Обижаться Лев не стал, пока он внимательно слушал, что говорит Василий Черняк, рассматривая старого бандита будто под микроскопом. И сверялся — что говорит его интуиция, а она все громче ему кричала: этот человек больше похож на измученного болезнями старика, слабого и дряхлеющего, а не на организатора взрыва. Но оперуполномоченный привык проверять каждое свое предположение фактами. Поэтому задал вопрос, который так его волновал:

— Где вы были сегодня утром, в период с шести до восьми?

— В коттедже. — Ничего в пожилом мужчине не выдавало волнения. — Хозяин приехал, смотрел свою зелень эту, потом я в город у него отпросился. А то одичал сидеть среди этих грядок, хоть на людей посмотреть.

— Почему сторожем работаете, вы же заработали много денег на своем… крышевании.

Червонный мотнул острым подбородком:

— Так ты чего, думал, что это мой коттедж? И поперся за мной… Ха, конфисковали же все при аресте. Раньше этого не было, деньги там по банкам прятать, за границу перегонять. Да, может, и было, только я не сильно в таком соображаю. Так что по-простому хранил бабки, а как арестовали, так все и ушло. Так сказать, в пользу государства. У меня вот. — Василий похлопал по рюкзаку. — Все добро. Ну и пенсия еще копеечная, на нее даже комнатушку не снять.

— Юрцев конфисковал?

— Он самый. — Мужчина поскреб жилистую шею. — Прицепился, как клещ, все высосал. Настырный мужик.

— Был. — Гуров кинул намек и застыл в ожидании, рассматривая лицо своего пассажира в зеркале заднего вида. Руки сами вели авто по ровной загородной дороге, где не было ни единой машины.

Василий вскинул в удивлении кустистые брови:

— Чего это был? Помер, что ли? Он же молодой, и полтинника ему сейчас не должно быть.

Лев Иванович промолчал, пускай говорит его собеседник. Чем больше слов, тем сложнее врать, трудно общаться и удерживать фальшивую реальность в голове.

Черняк снова вздохнул, а потом вдруг оживился:

— Так это чего, грохнули его? А ты из-за Юрцева, что ли, сюда приперся, проверить, может, я это сделал?

Он махнул рукой:

— Зря мотался, я, конечно, жука этого помню хорошо, жизнь он мне попортил. Да только мстить… глупости это все. Ну мне уже семьдесят два, какая месть, умирать скоро, я и без Юрцева этого нагрешил столько, что точно в ад прямиком отправят. Был бы еще молодой, а так…

Опер покосился на сгорбленную фигуру, глубокие складки под белесой щетиной. Червонный и правда не выглядел полным сил и энергии, даже скрытой.

Тот снова протяжно выдохнул:

— Эх, промотал жизнь. Даже и жалею, что Юрцев мне пораньше не попался, так, может, и не наделал бы я делов, свернул бы, куда надо. Сейчас бы был уважаемым человеком, бизнесменом, а не по чужим домам шлялся, как пес бесприютный.

Он поймал удивление во взгляде опера:

— Ты думал… к старости-то мозги по-другому работают. Мне те миллионы не нужны сейчас, вот променял бы на то, чтобы ноги не болели, да квартирку нормальную или свой домишко. Тоже завел бы грядки, как этот пузатый. Понравилось мне у него, открыл, поговорил с листочками, а они вроде как и слышат тебя, шуршат там че-то. Все лучше, чем с людьми. Да поздно уже, не переделать прошлое.

Он с любопытством уставился на опера:

— Ну так чего, расскажешь, что с Юрцевым-то? Или так и будешь молчать, секрет, что ли, какой. Знаю я вас, молчите, все думаете, в чем кто признается. Не в чем, говорю тебе, виниться. Не убивал я твоего Юрцева, и не думал даже.

За что? Сам я виноват, понял только поздно это. Я больше десятки отсидел, от звонка до звонка, садился, еще ничего такой, бодрый был, а вышел, все — хоть сейчас на свалку выкидывай. Здоровья нет никакого, никому не нужен, ничего в жизни хорошего не сделал. Сдохну, никто и не заплачет. — Он горько усмехнулся. — Уж точно расследовать не будут.

— Его взорвали в машине утром, когда он собирался ехать на работу, — все-таки пришлось Льву Ивановичу рассказать о смерти начальника.

Снова белые брови взлетели вверх:

— О как, ну тогда правильно вы по старым делам шебуршите. Это раньше так проблемы решали, чуть заартачился — и мину под капот. Правда, сидят уже все эти минеры или друг друга и повзрывали. Время другое теперь, мир другой.

Полковник Гуров отметил про себя, что голова у Черняка работает хорошо, сразу вышел на версию, которую разрабатывает следственный комитет. И правда, в другое время и при других обстоятельствах мог бы многого добиться с таким умом.

Василий тем временем принялся рассуждать вслух:

— Знаю, вы на слово не верите. Да у пухлого все камерами обтыкано, так что берите записи у него, там я сам, как те растения, сидел неделю на его огороде. Все по расписанию, полив там включать, свет, проветривать, опрыскивать, обход делать. Возни много с этой зеленью, ну и так, территорию проверял, чтобы чужие не забрели, так что там все четко, не подкопаться. Да и, говорю же, не надо мне этого. Даже жалко Юрцева, как же зовут его… память подводит. Андрей Геннадьевич, точно! Эх, земля ему пухом, ну молодой мужик же, жить ему еще и жить. Что за сволочь его на воздух подняла, да и еще смерть такая поганая. Ну чего вот родным-то в гроб класть, тьфу… отморозки какие-то сотворили. Не уважаю я таких, и на зоне таких гнобил.

— А кто мог это сделать? — Полковник старался вытянуть из собеседника полезную информацию. Вдруг Черняк что-то слышал о Юрцеве и его недоброжелателях.

Однако тот оказался скептичен:

— Да кто, уже и нет никого с тех времен. Так, мелкие сошки, которые все забыть не могут, как на стрелки ездили десять лет назад. Из серьезных людей кто помер уже на зоне, кто поумнее — свалили отсюда подальше, на моря да за границу. Ты же сам знаешь, раз опер, нету уже никого из тех братков, сами друг друга переубивали.

— А в чайхане что делали, с кем общались? — Лев вспомнил подслушанный обрывок разговора.

— Развеяться вышел. — Черняк хихикнул. — Когда отмотал десятку на зоне, думаешь, легко потом про это забыть. Да вся эта шушера бандитская как семья же становится, ни жены, ни детей у меня нет. А там еще помнят меня, вот по старой памяти и прихожу посидеть, поболтать. Они и не знают никто, что сторожем работаю, думают,