– Не приближайтесь ко мне, – твердо сказала Моника. – Я вас не боюсь. Только… почему вы это сделали? Вы были мне симпатичны… Почему вы это сделали?

Даже теперь ее поражала обезоруживающая искренность, проявлявшаяся в каждом жесте Тилли. Ее интонации вкупе с жестами достигли того уровня мелодраматичности, той высокопарности и претенциозности, когда их можно было принять за верный признак прямодушия. Вздымая свою необъятную грудь, Тилли подняла вверх правую руку, будто готовилась дать клятву, при этом дряблая плоть собралась в складки на ее запястье.

– Всеми святыми клянусь, я не писала этих писем! Я знаю, что почерк похож на мой. Мне ли не знать? Что, по-вашему, я подумала, когда они стали вам приходить? Я буквально с ума сходила. Ни есть, ни спать не могла. Я не… – Она приложила руку к горлу. – Я спрашивала себя: вдруг вы узнали почерк и подумали, что это я? Но я не осмеливалась спросить вас напрямую. Мне пришлось передать одно письмо Биллу Картрайту. Я была вынуждена это сделать. Мне было необходимо знать, что происходит. Разве вы не понимаете? Если бы он спросил, я бы ему все рассказала. Но я не посмела этого сделать из-за боязни, что вы подумаете, будто это действительно я. Я не делала этого, дорогая. Богом клянусь, не делала. Послушайте…

Дыша, как лошадь, Тилли сделала несколько шагов вперед. Моника отступала, пока не почувствовала спиной стену гардеробной, и Тилли остановилась. Казалось, переполнявшие ее эмоции, ее страстность и вкрадчивость вдруг рассыпались и она сдулась, словно воздушный шарик. Ее голос преобразился в отвратительное карканье. Ухватившись за спинку опрокинутого стула, она поставила его на ножки и тяжело на него опустилась. Протерев глаза и поморгав, Тилли успокоилась.

– Вот так обстоит дело, – проговорила она. – Хотите верьте, хотите нет. И как мы теперь поступим?

Во время наступившей паузы она переводила взгляд с одного предмета на другой.

Вопреки здравому смыслу Моника ощутила холодок сомнения.

– Но это же ваш почерк! Посмотрите. Вы станете отрицать, что это ваш почерк?

– Стану, голубушка, – ответила Тилли. – Потому что эти письма писала не я.

– Но даже то, как они написаны, похоже на вас. Я… я все время пыталась понять, на кого намекают эти формулировки и этот подбор слов. И намекают они на вас.

– Возможно и так, дорогая, – безразличным тоном сказала Тилли, продолжая моргать и оглядывать кабинет, будто все происходящее интересовало ее постольку-поскольку. – Возможно, на это и был расчет.

– Расчет?

– Именно, голубушка.

– Но вы знаете, кто мог подделать ваш почерк? Или хотели бы вы это узнать?

– Да, – угрюмо ответила Тилли. – Я знаю одного человека. Но тот человек… Тсс!

Вдалеке послышались шаги. Уверенной и легкой походкой по лестнице спускалась женщина. На лестничной площадке шаги замедлились: поколебавшись, женщина свернула в коридор. Будто настраиваясь, звучным и глубоким контральто она проворковала пару тактов какой-то песни.

– Спрячьте эти бумаги! – прошипела Тилли. Она вновь пришла в действие и, юрким змеиным движением подхватив лист с напечатанным на нем текстом и адресованное Монике письмо, сунула их в ящик стола. Едва она его захлопнула, как раздался легкий стук в дверь.

– Привет, – улыбнулась Фрэнсис Флёр, заглядывая внутрь. В сумраке коридора она выглядела удивленной и несколько раздраженной, оттого что заметила Тилли. – Не возражаете, если я войду, Моника? У меня для вас очень важное сообщение.

Глава одиннадцатая

Необычное содержимое кожаной шкатулки

1

– Как здесь темно… – продолжила мисс Флёр. – Вы не против?

Возле двери щелкнул выключатель.

Фрэнсис Флёр была одной из тех, кто всегда несет с собой возбуждение, поскольку даже при одном взгляде на нее ваше тело покрывалось мурашками. И дело было не в ее личности, а в сногсшибательной внешности, особую живость которой придавало выражение ее глаз.

Ее лицо пленяло. Глядя на экран, вы не могли оторвать от него взгляд. В обычной жизни, где царило буйство красок, оно выглядело еще более выразительным, а временами производило ошеломляющее впечатление. Как, например, сейчас, когда она зажгла свет в кабинете Моники и улыбалась в его ореоле, хлопая ресницами. На ее фоне Тилли Парсонс в мгновение ока стала походить на вымокшую под дождем тряпичную куклу. Даже на Монику в этот момент никто бы не обратил внимания, за исключением, пожалуй, Билла Картрайта.

Стиль Фрэнсис Флёр был узнаваем. Моника отметила ее нежно-голубой костюм, отороченные чернобуркой рукава, летнюю фетровую шляпу того же голубого цвета, затенявшую половину лица, а также черные замшевые туфли, черную сумочку и перчатки. И, несмотря на эту узнаваемость, даже Моника ощутила волну возбуждения в ее присутствии.

– Я здесь впервые, – улыбнулась Фрэнсис Флёр. – Уютное место для работы, не так ли? Позволите присесть?

– Пожалуйста. Присаживайтесь на кушетку.

Всколыхнув воздух, мисс Флёр продефилировала по кабинету, обстановка которого казалась теперь совсем уж невзрачной: актриса притягивала все внимание к себе.

– У меня для вас два сообщения, – обратилась она к Монике. – Первое – от Тома и Ховарда. Им ужасно жаль, но они не смогли встретиться с вами сегодня. Они полагают, что вы клянете их на чем свет стоит, но обстоятельства оказались сильнее. – Она перевела взгляд на потолок. – Они целый день сидят в кабинете у Тома и спорят. Я только-только от них отделалась. В чем дело, дорогая? Почему вы смеетесь? Что здесь смешного?

– То есть они не…

– Нет, дорогая. Они никак не могут. Но что же вас так веселит? Я даже занервничала. Они наконец-то приняли решение по «Шпионам в открытом море». – Ее выразительные глаза, которые, однако, никогда не выражали всей истины, впервые переместились на Тилли. – А для вас это весьма хорошие новости.

– Вот как? – спросила Тилли. – И почему же?

Тилли все это время смотрела на нее с холодным спокойствием, за которым не могла укрыться неприязнь.

– Потому что теперь вы можете возвращаться в Америку, – сообщила мисс Флёр. – Полагаю, они все-таки решили придерживаться первоначального сценария. Вы ведь не станете по этому поводу переживать, верно?

Тилли вперила в нее злобный взгляд, которого Моника – может, и к лучшему – не заметила.

– Переживать? – повторила Тилли. – Я? Ну что вы! Конечно нет. Мне ведь уже заплатили – чего мне переживать? – Ее лицо раскраснелось. – Если вам требуются мои услуги – пожалуйста. Если нет – удачи и до новых встреч!

– Я знала, что вы правильно все поймете. – Глаза в обрамлении длинных ресниц, приковавшие внимание Моники, снова переместились на нее, но прежде она смерила Тилли долгим, изучающим взглядом. – Это прекрасная новость, – продолжила мисс Флёр, – поскольку теперь мы закончим с картиной в течение нескольких дней. А потом – если Том Хэкетт будет придерживаться производственного графика – я смогу сыграть Еву Д’Обрэй в «Желании». И это замечательно, верно?

– Чур меня! – проворчала себе под нос Тилли.

– Мне так нравится эта роль… Вы знали, мисс Парсонс, что Моника написала ее специально для меня?

– Мое имя Тилли. Христа ради, не называйте меня «мисс Парсонс». Я этого терпеть не могу.

– Ну, если вы настаиваете: Тилли. Но знали ли вы, что Моника написала эту роль для меня? Настоящая femme fatale[31], и, судя по всему, это как раз я и есть.

– Вы хотите сказать, что в вас это есть, – огрызнулась Тилли. – Но к чему выставлять это все время напоказ? Зачем… – Она осеклась, сглотнула и провела подрагивающей рукой по лбу. – Простите. Забудем об этом. Я просто перенервничала. Что значит femme fatale?

Мисс Флёр состроила гримаску.

– Это такая женщина, какой я, боюсь, никогда не буду, – улыбнулась она с таким видом, от которого Монику передернуло. Писать воображаемую биографию персонажа – это прекрасно. Но когда его прототип садится и читает эту биографию, набранную черным шрифтом на белой бумаге, автор может попасть в весьма неловкую ситуацию.

– Знаете, дорогая, – продолжала мисс Флёр несколько изменившимся тоном, – я перечитала ваше произведение, после того как мы познакомились. Не сомневаюсь, что вы простите меня за вопрос, но меня гложет любопытство. Явилось ли это все плодом