– Так-так. Ну и?..
– У этой девушки нет ни единого врага на всем свете. И хоть какой-нибудь причины, по которой кто-то захотел бы ее убить, вроде тоже нет. Я хочу, чтобы вы эту причину нашли и добыли доказательства, благодаря которым этот негодяй окажется там, где ему и следует быть. Я этой причины обнаружить не могу. Либо злоумышленник обладает феноменальным умом, либо ему феноменально везет. Он оставил собственноручную запись на информационной доске, а также написал два письма, но определить, кто он, по почерку я не смог. Он не таясь выкрикивал указания за окном, но никто из нас не смог понять, кому принадлежал этот голос. Тем не менее я почти уверен, что знаю, кто это.
– Так-так… И кто же это, по-вашему?
– Один тип по имени Курт фон Гагерн.
– Так-так… Обоснования?
– Сэр, я писал вам…
– Хм… да. Но это не важно, сынок. Просто назовите ваши обоснования.
Это был его шанс.
– Раз уж вы предоставляете мне слово, я хотел бы вернуться к первому происшествию, имевшему место ровно три недели назад. Снималась сцена из фильма под названием «Шпионы в открытом море» в декорациях, изображающих спальню в каюте океанского лайнера люкс. Ховард Фиск (видимо, по неосторожности) опрокинул графин, стоявший на прикроватном столике и, как выяснилось, содержавший серную кислоту. А те декорации, как оказалось, были воспроизведены по фотографиям немецкого лайнера «Брунхильда». Изготовление декораций осуществлялось под наблюдением Гагерна, который известен приверженностью к реализму в деталях… Сэр Генри, вам случалось путешествовать на борту трансатлантического лайнера?
– Конечно, сынок. Ну и?..
– Ну и, – продолжил Билл Картрайт, – видели ли вы когда-нибудь стеклянный графин на прикроватном столике? – Сделав паузу, он заговорил вновь: – Думаю, не видели. В каютах класса люкс, да и первого класса, бывает всего две разновидности графинов: одна – это кувшин из очень толстого стекла, и закрепляется он, дабы не упал, со всей осторожностью на полке над раковиной. Другая разновидность такого сосуда – это термос с прочным бакелитовым или хромовым покрытием, содержащий охлажденную питьевую воду. Поэтому ясно как божий день: поставить обычный стеклянный графин – из тех, что вы или я используем в быту, – на прикроватный столик в каюте лайнера было бы чистым сумасшествием. Такой графин разбился бы вдребезги при первом же маневре судна. Ни одна пароходная компания такого бы не допустила. Ни одна пароходная компания такого не допускала. Гагерн, по его собственным словам совершивший переход через Атлантику бессчетное количество раз, должен был это знать. Даже если не знал, он видел снимки «Брунхильды». Нет, я настаиваю, что он поставил туда графин намеренно – на столик, с которого его можно опрокинуть. И он намеренно сделал все так, чтобы графин ОПРОКИНУЛСЯ. Вот что говорит на этот счет Ховард Фиск: «Гагерн и я беседовали, я отступал назад, и тут он сказал: „Осторожно!“ Я натолкнулся на столик у кровати…» – и так далее.
Опять Гагерн, понимаете? Дело в том, что неуклюжесть Ховарда Фиска уже набила всем оскомину. Если бы я захотел вовлечь его в разговор и стал бы наступать на него, то он, с его стокилограммовым весом, обязательно на что-нибудь натолкнулся бы и опрокинул… Держу пари: ни Ховарду, ни кому другому даже в голову не пришло бы, что я сделал это намеренно. Вот, сэр, как было дело. Гагерн прекрасно знал, что такое купоросное масло, – в этом вся суть. Я уверен, это его рук дело. Но просто ума не приложу, зачем ему это понадобилось.
3
Он сделал паузу и затянулся трубкой, которая уже успела погаснуть.
Билл Картрайт, так же как Моника Стэнтон на киностудии, в Военном министерстве пребывал в таком сильном волнении, что едва замечал окружающую обстановку. Он говорил без остановки, словно опасаясь, что слушатели успеют его прервать. И он чувствовал, что говорит замечательно. Если когда-то в своей жизни Картрайт и стремился произвести на кого-то впечатление, то именно на этих людей.
Г. М. ни разу не прервал его речи. Игроки в покер в клубе «Диоген» считали любую попытку расшифровать выражение лица Г. М. бесполезным занятием.
– Значит, так… – проговорил он, ероша несуществующие волосы на своей голове. – Это представляется логичным. Знаете, сынок, вы немного напоминаете мне Мастерса. У вас есть что-то еще?
– Да. Первое покушение на жизнь Моники Стэнтон.
– Ну и?..
– У вас имеется краткое изложение ее показаний. Там зафиксированы ее слова. За несколько минут до того, как к ней подошел посыльный, чтобы сообщить ей, что мистер Хэкетт желает видеть ее на восемнадцать восемьдесят два, Моника сидела возле съемочной площадки, изображающей океанский лайнер, и беседовала с Фрэнсис Флёр. Они очень мило общались. Не успели они начать задушевный разговор, как вдруг Ф. Ф. вроде как что-то заметила. Она прервала беседу, резко встала, наспех извинилась и устремилась прочь. Вопрос: почему? Кстати, вам что-либо известно о Фрэнсис Флёр?
– Кхе-кхе… – только и произнес Г. М., потирая руки.
Его лицо тронуло выражение сатанинского удовольствия. Он продемонстрировал Биллу то, что можно было бы определить как похотливая ухмылка, не занимай Г. М. столь заметного положения в обществе, и затем сдавленно рассмеялся.
– Я видел ее на экране, сынок. Какая женщина, разрази меня гром! Послушай, Кен, – обратился он к капитану Блейку, – помнишь, как мы ходили смотреть на нее в роли Поппеи?[29] А твоя жена как ее только не обзывала в течение всего представления, а потом и весь оставшийся вечер.
– Так вот, сэр, – вмешался Билл, – она – не Поппея.
– Нет?
– Нет. Все, чего Ф. Ф. хочет от жизни, помимо толики внимания и восхищения, – это не принимать ничего близко к сердцу. Она – мечта любого режиссера. Она будет сидеть часами, пока устанавливают свет и делают фотокадры; и все, что ей требуется, – это поболтать с кем-нибудь во время ожидания. Она не станет извиняться ради кого-то. Не станет вскакивать с места ради кого-то. Не станет убегать… – Он сделал паузу. – Только если речь не идет о ее муже. Он – единственный человек в мире, который может сподвигнуть ее на такие действия. Они женаты всего несколько месяцев, и я допускаю, что это действительно брак по любви. У всех на глазах они позволяют себе такие выходки, что у зрителей глаза на лоб лезут… Едва ли только любовью не занимаются. Она делает это как бы невзначай, а он – c каким-то животным рвением, будто впервые видит перед собой женщину… Кто-то привлек внимание Фрэнсис, пока она беседовала с Моникой, и это, уж будьте уверены, был Гагерн, подававший ей настойчивые сигналы. А потом он куда-то отослал ее под каким-то липовым предлогом. В противном случае Фрэнсис болтала бы с Моникой до второго пришествия. Гагерну было нужно, чтобы Моника осталась в одиночестве. Ему это было нужно для того, чтобы заманить ее на другую съемочную площадку и через переговорную трубку плеснуть ей в лицо кислотой.
Эти слова прозвучали жестко, и Билл Картрайт это сознавал.
– У вас есть какие-то доказательства? – произнес Г. М.
– Нет, сэр. И я скажу вам почему. После этого трюка с кислотой мы шестеро – Гагерн, Ф. Ф., Ховард Фиск, Том Хэкетт, Моника и я – собрались, чтобы выяснить обстоятельства и попытаться определить виновного. Ховард предположил, что было бы неплохо, чтобы мы отчитались друг перед другом о наших передвижениях на момент происшествия.
– Алиби?
– Да. Том отчитался о своих передвижениях, хотя подтвердить его рассказ никто не мог. То же самое касалось и Ховарда, который просто расхаживал по павильону. Я сообщил о том, что делал я. А вот Гагерн вытянулся как струна и напыщенно заявил, что для него все это неприемлемо: мол, он не намерен более выносить моего наглого и ничем не оправданного вмешательства. Он отказался отчитываться о своих действиях и велел своей жене последовать его примеру. Ф. Ф., естественно, безропотно поддержала его. В результате я так и не смог вытянуть из нее ни слова.
– Минутку, сынок… – прервал его Г. М. Казалось, что ему
