– Старое здание! Свет!

Как и всегда, это грянуло на фоне мертвой тишины, заставив их обоих вздрогнуть и обернуться к окнам. Сторож в назначенный час совершал за окнами свой обход.

– Старое здание! Виден свет! – разносился голос.

Моника смотрела на Билла Картрайта.

– Ч-что вы сказали? – спросила она.

– Мисс Стэнтон! Кабинет посередине! Свет!

– Ч-что вы сказали?

– Мисс Стэнтон! Кабинет посередине! Светонепроницаемая штора наверху не до конца задернута! Есть просвет!

Невидимая рука заколотила по оконному стеклу.

– Мисс Стэнтон! Свет!

Моника подошла к окну – вернее, подлетела, – когда голос уже смолк. Широко распахнув тяжелые занавески, она протянула руки к висевшим за ними черным шторам.

Билл наблюдал за ее действиями, вполглаза отмечая детали интерьера, залитого ярким светом электричества. Он видел светонепроницаемые шторы, аккуратно задернутые по всей длине без всяких просветов. Он видел, как Моника, стоя лицом к продолговатым окнам, без колебания поднимает руки и манипулирует с карнизом, на котором висели шторы. Он видел ее тень, казавшуюся еще темнее на фоне черного сатина. Он видел…

На этот раз увернуться тебе не удастся.

Голос был не тот.

– ЛОЖИТЕСЬ! – крикнул он. – ЛОЖИТЕСЬ!

Он опоздал. Громкий хлопок сотряс оконное стекло в тот момент, когда Картрайт бросился к ней.

Пулю выпустили Монике в лицо. Она пробила отверстие в окне, не расколов стекла, и оставила еще одно отверстие в шторе примерно на уровне уха Моники.

3

Когда он размышлял об этом впоследствии, ему всегда казалось, что все происходило очень медленно, хотя, по сути, счет шел на секунды.

Моника, по-прежнему стоя у окна, подняла ладонь к левому виску, где у самой линии волос появилась едва заметная красноватая полоска, похожая на легкую ссадину, которая вот-вот закровоточит. Задев висок Моники, пуля угодила в портрет каноника Стэнтона, вдребезги разбив стеклянную раму.

Смежная с кабинетом Тилли Парсонс дверь резко распахнулась. В проеме стояла Тилли, с отвисшей от удивления челюстью и гротескно размазанной по губам помадой. Кабинет за ее спиной был завален скомканными листами бумаги, на столе дымился кофе, а на краю пепельницы тлела сигарета.

Ее голос прозвучал настолько сипло, что его едва можно было расслышать:

– Что это…

– Я в порядке, – сказала Моника. – Он снова промахнулся.

– Вы ранены, дорогая. Это видно! Вы…

– Я в полном порядке, – повторила Моника.

Отойдя от окна, она опустилась на диван. К Биллу Картрайту вернулся дар речи.

– У вас есть фонарик, Тилли?

Та обратила на него пылающий взгляд:

– Вы попытаетесь его поймать?

– Да. Должно быть, он побежал вдоль озера. На другой берег ему не перебраться. Дайте мне фонарик, скорее!

Тилли ринулась в свой кабинет и вынырнула оттуда с фонариком в руке.

– Я знаю этот голос, – сказала она. – Я его слышала. Я имею в виду того, кто прикинулся сторожем и кричал: «Свет!» Где же я его слышала? Где…

Но Билл уже вылетел из кабинета, громко хлопнув дверью. Некоторое время в кабинете Моники не было слышно ни звука, если не считать тяжелого дыхания. Тилли достала свой платок и протерла им глаза: было видно, что она и взбудоражена, и растрогана одновременно.

– Я промою вам рану, дорогуша. Идемте! Давайте я вам ее чем-нибудь обработаю.

– Нет. Благодарю, это совершенно излишне.

– Хотите глоток, дорогуша? – обхаживала ее Тилли. – У меня есть, если что.

– Не стóит.

Моника сидела на диване, прикрыв глаза рукой. Затем она поднялась и подошла к фотографии своего отца. Каноник Стэнтон продолжал улыбаться. Пуля прошила стекло, пробив отверстие в воротничке каноника, и застряла в стене. Фотография висела косо.

Сняв ее со стены, Моника рассмотрела поврежденную стену. Затем она направилась с разбитой рамой в руках к столу, на котором царил идеальный порядок, и положила портрет возле красной кожаной шкатулки Викторианской эпохи для швейных принадлежностей. Это был подарок мисс Флосси Стэнтон, который Моника доверху наполняла сигаретами.

Тилли наблюдала за ней с унылым выражением лица.

– Теперь вы сдадитесь, дорогуша?

– Сдамся?

– Вы уедете отсюда, как он того хочет?

– Я… я не знаю. Нет, не уеду!

– Не горячитесь, дорогуша.

– Я спокойна.

– Выкурите «Честер», – подначивала ее Тилли, с воодушевлением вынимая пачку. – Английские сигареты – это дрянь, голубушка. Я бы их ни за что курить не стала. Дорогуша, послушайте… – Она сделала паузу. – Он не брал вашего письма. Его взяла я.

– Я так и подумала.

– Тогда почему вы сказали…

– Не важно.

– Я сделала это ради вашей же пользы, – оправдывалась Тилли. – Говорю вам совершенно искренне. Ему о них было ничего не известно до сегодняшнего вечера. Это я ему рассказала – все без утайки. Доверьтесь ему. Он считает, что догадался, кто за этим стоит: он за кем-то следил. Не будьте же такой гордячкой! Я рассказала ему, что вы к нему неравнодушны.

Моника ахнула:

– Вы рассказали ему…

– Ну зачем отрицать, голубушка? Это правда. И вам это прекрасно известно.

– Это неправда!

– Правдивей не бывает. Вы ведь даже во сне об этом говорите. Помню, как намедни я услышала чье-то бормотание, встала с постели и просунула голову в вашу комнату. И это бормотали вы. Вы говорили что-то насчет того, что он римлянин, или вы римлянка, или вы оба римляне. В любом случае, милочка, в этом было нечто, уж поверьте мне.

Моника уставилась на нее, и, казалось, ее глаза вот-вот вылезут из орбит, а ее щеки пылали ярко-розовым румянцем. Дыхание ее было неровным.

После томительной паузы она выдохнула:

– Все ясно. Я еще думала, как поступить, но теперь мне все ясно. Вот так негодяй!

– Но он же ничего не сделал, дорогая. Не вините его только за то, что ему все известно. Вините меня. Это я ему рассказала. Он только и сделал, что сбрил бороду, потому что полагал, что вам это понравится.

– Надеюсь, его покусает лев, – произнесла Моника. – Пусть он только приблизится, и его покусаю я! Отныне не хочу иметь с ним никаких дел.

– Тсс! – шикнула Тилли, вздернув голову.

Они обе резко повернулись к окну. Снаружи звенящую вечернюю тишину прорезал вопль Билла Картрайта, похожий на возглас завидевшего добычу охотника. Затем раздался топот бегущих ног. Последовал громкий плеск воды, а за ним истошный, ликующий крик Картрайта. Потом вновь послышался топот ног: кто-то бежал прочь по берегу озера.

Глава восьмая

Печальная судьба гипотезы писателя

1

Это произошло вечером в понедельник. В среду, тринадцатого сентября, во второй половине дня, Билл Картрайт входил во внутренний двор Военного министерства.

Вообще-то, он не ожидал ответа на письмо, которое все-таки дописал вечером в понедельник и отправил с одиннадцатичасовой почтой. По крайней мере, он не ожидал, что получит что-либо, помимо уведомления о доставке. Однако пришедший утром в среду ответ поразил его своей оперативностью и вызвал некоторые вопросы.

Никакой информации ответ не содержал. В письме просто говорилось, что, если он подойдет в справочную Военного министерства, вход со стороны Хорсгардз-авеню, и, предъявив данное письмо, попросит, чтобы его провели к капитану Блейку, то обо всем остальном позаботится посыльный.

И что бы это значило?

Он искусно – как ему казалось – убеждал Монику отправиться в Лондон вместе с ним:

– Не желаете поехать со мной в Военное министерство? Дело ведь касается вас…

– Нет, спасибо. Я уже говорила: вам не стоит обо мне беспокоиться.

– Как хотите. Однако само по себе это любопытное зрелище: Военное министерство – храм военной разведки! Генералы и истинные джентльмены. Изобилие орденов и медалей. Мраморные залы и ворсистые ковры. Королевские посыльные, которые устремляются с секретными миссиями на Восток. В «Желании» вы дюжину раз отправляли туда капитана Ройса, так что я подумал: возможно…

– Ну-у… – протянула Моника.

Однако поездку до Лондона нельзя было назвать удачной: словно для того, чтобы вздремнуть, поезд останавливался пять или шесть раз на протяжении четырнадцати миль, а Моника, чинно сидевшая в углу вагона, отказывалась говорить о чем-либо, кроме детективных рассказов. Складывалось впечатление, что за три недели пребывания на студии «Пайнхэм» она успела прочесть их не одну сотню. По собственной глупости