– Знаете что, миссис Проппер… – начала Энн, но на кухарку, не пожелавшую выказывать горя в связи с болезнью или смертью хозяев, нашла охота выпустить пар посредством спора, и на глаза ей навернулись слезы.
– Имейте в виду, мисс Энн, я не говорю, что мистер Фейн был образцовым джентльменом. Расходы на ведение хозяйства контролировал так, будто думал, что я его обманываю, и против каждой мелочи ставил галочку. По-моему, джентльмен не должен быть прижимистым, иначе какой из него джентльмен?
– Миссис Проппер, ну хватит…
– О мертвых или хорошо, или ничего; так меня всегда учили, и правильно делали. Но возьмем, к примеру, мистера Хьюберта. Своим-то деньгам он счет знает, зато не скупится на доброе слово.
– Ну что вы так разволновались, миссис Проппер?
– Кому ж не понравится, – продолжила кухарка, чьи губы дрожали, а по лицу струились слезы, – когда тебе доброе слово скажут? Но о мертвых или хорошо, или ничего; да и в конце концов, он и правда был ее законным мужем…
Эти слова подействовали на Энн самым неприятным образом, и окончательно смущенный Кортни испугался было, что все закончится вакханалией трех плакальщиц, но тут ему в голову пришла еще одна мысль.
– Миссис Проппер! – сказал он таким резким и повелительным тоном, что кухарка по привычке вытянулась в струну.
– Да, сэр?
– Говорите, сэр Генри Мерривейл задал вам какие-то вопросы?
– Да, сэр.
– О чем он спрашивал?
– О том, что сегодня ела миссис Фейн, вот о чем, – ответила миссис Проппер с новой обидой в голосе.
– Вот как?
– Да, именно так. Но Дейзи подтвердит, что миссис Фейн сегодня ни кусочка не проглотила, вообще ни кусочка, если не считать того грейпфрута, что отнес ей капитан Шарплесс, а было это в четыре часа пополудни. Когда миссис Фейн нездоровится, она не ест ничего, кроме грейпфрутов, и вы, мисс Энн прекрасно об этом знаете, а я тысячу раз говорила, что такой еды маловато будет, чтобы душа в теле удержалась.
– Да, понятно, миссис Проппер, но…
– Да и по-любому теперь, когда бедняжка умирает, и, как говорят, в страшных конвульсиях, вот что я скажу: какая разница, что она ела, а что не ела? Вот и все, что я скажу.
Глава двенадцатая
– Любопытно… – задумался Кортни, чей голос перекрыл громкое тиканье часов.
Его одолевали смутные догадки и предположения. На кухне было тепло и сыро. В воздухе витал назойливый запах тушеной ягнятины.
– Прошу прощения, – обратился Кортни к миссис Проппер, отвлекшись от своих мыслей, – но мисс Браунинг хочет домой.
– И если позволите дать совет, правильно делает, – объявила кухарка, после чего распахнула заднюю дверь. – Сегодня в этом доме никому не выспаться. Доброй ночи, мисс Энн, и вам доброй ночи, сэр.
– Доброй ночи, миссис Проппер.
На миг ослепленные контрастом между ярко освещенной кухней и лунным светом, Энн и Кортни спустились по двум ступенькам, и дверь закрылась у них за спиной.
Они очутились на бетонной дорожке, что тянулась параллельно задней части дома и упиралась в гараж, а под прямым углом от нее отходила посыпанная гравием тропинка к розарию. Миновали садовый сарай, свернули на гравийную дорожку, и тут Энн заговорила:
– Почему Г. М. задал этот вопрос?
Кортни показалось, что в ее словах слышится тревога – и острое желание разобраться, в чем дело. Обоих окутало ароматом зацветающих роз.
– Нет ли в грейпфруте вещества, – продолжила Энн, – способного навредить… то есть спровоцировать спазм жевательной мышцы?
– Не знаю. В соке этих фруктов содержится кислота. Или алкалоид?.. В любом случае что-то сильнодействующее.
За розарием обнаружилась лужайка с несколькими яблонями и сливами, чуть дальше каменная стена, в стене калитка, за ней – заросший травой переулок. Когда Кортни открыл калитку, Энн обернулась:
– Спасибо, что вызвались проводить меня. Это очень любезно. Но я предпочла бы дальше пойти одна.
Кортни захлестнуло разочарование.
– Только не подумайте, что мне не хочется пройтись в вашей компании, – тут же добавила Энн. – Очень хочется. Но сейчас мне надо кое-что обдумать. И я не могу говорить на эту тему – даже с вами. А в следующий раз непременно прогуляемся. Вы не против?
– Нисколько.
– В таком случае доброй ночи. – Энн протянула ему руку, и Кортни аккуратно пожал ее:
– Доброй ночи. И постарайтесь себя не накручивать. За вас точно не стоит волноваться?
– Волноваться? – с удивленным смешком переспросила Энн. – Бога ради! Зачем за меня волноваться?
– Да так… Наверное, у меня приступ мнительности, как у Фрэнка Шарплесса. Не обращайте внимания. Но страшно не хотелось бы, чтобы с вами что-то произошло.
– Вы очень милый, – после паузы произнесла Энн, ответила на его рукопожатие и ушла.
Кортни закрыл железную калитку на засов, перегнулся через нее и посмотрел влево – туда, где мягкая нестриженая трава приглушала звук шагов. С одной стороны переулок ограждала непрерывная каменная стена с нависавшими над нею кронами фруктовых деревьев, а с другой, за порослью жгучей крапивы, выстроились вязы. Тут и там догнивали упавшие яблоки. Днем здесь хозяйничали осы, а ночью на этой улочке царила гнетущая тишина.
Кортни провожал взглядом девушку в ситцевом платье, пока она не растворилась во тьме.
Затем он отошел от калитки, нащупывая в кармане трубку. Жарко сегодня. Тяжко от этой жары. Хотя прежде Кортни этого не замечал.
Далеко слева высился на фоне лунного неба Лекхэмптон-Хилл, где раньше была каменоломня. Там начинался Котсуолдс, и с глинистой вершины холма Челтнем казался серым игрушечным городком. Кортни не к месту вспомнил стихи, прочитанные однажды в каком-то сборнике поэзии.
Ноябрьский вечер, сер и стыл,
Спустился на Лекхэмптон-Хилл,
И ветер, будто Арлекин,
Играет листьями осин…[6]
Что ж, сейчас был не ноябрь. Нет, для ноября слишком жарко. Адски жарко, и в этой жаре заросшая травой улочка походила на тоннель в царстве перезрелых фруктов.
Фил Кортни набил трубку и закурил, чиркнув спичкой, вспышка которой, признаться, испугала его, будто это был взрыв, после чего Кортни повернулся к дому, понимая, что если тебя пугает язычок пламени, то с нервами явно не все в порядке.
Даже на расстоянии чувствовалось, что в доме тихо продолжается невеселая деятельность.
Кортни задумался о Вики Фейн, пышущей здоровьем красавице Вики, чьи челюсти теперь сковало, словно гипсом, а кожа лица натянулась в мучительном оскале risus sardonicus[7]. Представил, как она лежит в постели и даже легкое дуновение ветра или скрип половиц способны вызвать у нее сильнейшие судороги.
Сделав еще несколько шагов, Кортни остановился. Донесшийся издали дробный звон колокольчика «скорой помощи» эхом раскатился в тяжелом неподвижном воздухе над стихшими улицами. Быть может, это знак?
В тот же миг где-то вдалеке, в поросшем травой переулке, истошно закричала женщина.
Наземь посыпались искры из трубки. Кортни сунул ее в карман, не задумываясь, что делает, и даже толком не выбив из чашки тлеющий табак. Пронзительные возгласы разом стихли, будто испуганной женщине заткнули рот. Затем тишина – и еще один вопль.
Пальцы не слушались Кортни, и, казалось, прошло несколько минут, прежде чем ему удалось открыть калитку. Он точно знал, откуда доносится крик, и поэтому бросился влево, на бегу поддев ногой раскисшее яблоко.
– Энн! – крикнул он. – Энн!
Нет ответа.
– Энн!!!
Впереди послышалось движение; затем пауза из тех, которым лучше всего подходит определение «тревожная», и потом раздался треск, будто кто-то продирался сквозь кусты или заросли крапивы.
Лунный свет лишь отчасти проникал в этот сырой, топкий тоннель, и Кортни пробежал несколько сотен ярдов, прежде чем увидел Энн – вернее сказать, размытые очертания фигуры в ситцевом платье, стоявшей на четвереньках у расположенной слева каменной стены. По-видимому услышав шорох его шагов в траве, девушка вскочила и, будто слепая, пустилась наутек в противоположном направлении.
– Энн, это я, Фил!
Едва различимая в рассеянном свете луны, девушка оступилась, сбавила скорость и наконец замерла на месте, стоя спиной к догнавшему ее Кортни.
– Что случилось? – спросил он.
– Ничего. Н-ничего!
Энн
