На Тилли снизошло вдохновение. Она всегда смотрела на окружающий мир, будто через видоискатель кинокамеры, и вся жизнь представлялась ей одним большим кассовым фильмом. Она нависла над Картрайтом:

– Тсс! Послушайте. У меня в кабинете есть маникюрные ножницы. Я потихоньку проскользну туда, возьму их и проскользну обратно. Вы покороче острижете бороду ножницами и сбреете ее в гардеробной. Я знаю, что принадлежности для бритья у вас здесь, поскольку вы остались ночевать на этом диване, когда забыли фонарик. Прочь кущи – и вы в порядке. Вы просто зайдете в соседний кабинет и… – Она победно простерла руку в сторону двери.

– Вы хотите, чтобы я…

– Тсс!

– Хорошо, хорошо. Но уже поздно, Тилли. Она вот-вот уйдет.

– Нет, не уйдет. Она полна вдохновения и ревностности. У нее там бутылка молока и какое-то печенье. Она говорила, что останется работать до ночи. Кроме того… – Тилли осеклась. Еще шире раскрыв глаза, она изучала его лицо. – Билл Картрайт, где ваше мужество? Что с вами? С тех пор как я здесь, вы не проронили ни одного длинного слова. Вы, как сом, зарылись в ил и страдаете. По-моему, вы просто БОИТЕСЬ.

– Тсс! – шикнул Картрайт.

– А что, не боитесь?

– Конечно нет, – ответил он, постаравшись вложить в эти слова всю искренность, на которую был способен. – Если вы будете так любезны и сомкнете ваши изящные губки на пять секунд, чтобы я мог хоть слово вставить, я постараюсь объяснить мою позицию по данному вопросу.

– Вот это другое дело, – громко восхитилась Тилли. – Говорите, голубчик. Я вас слушаю.

Картрайт положил трубку в пепельницу.

– Во-первых, Тилли, давайте условимся: взволнован не я. По крайней мере, не до такой степени. Взволнованы вы.

– Я?

– Да. Мне бы хотелось узнать причину, по которой в вас вдруг проснулась сваха. Не то чтобы я не был вам благодарен. Но зачем это вам? Что вы задумали?

– Хорошо, вы сами спросили, – выдохнула Тилли. Некоторое время она молча сидела в свете висящей над столом лампы. В этот момент она выглядела так, будто сложилась в гармошку и кто-то зарисовал ее в перспективе. Она крепко сжала свои пухлые ручки и стала крутить на пальце большое обручальное кольцо, оно отзывалось ярким блеском. – Причина в том, что Моника – хорошая девушка, – продолжила Тилли. – И если о ней не позаботитесь вы, то этого не сделает никто. Она напугана, Билл.

– Напугана? Но почему?

– Потому что, – ответила Тилли, глядя ему прямо в глаза, – кто-то собирается убить ее, и, возможно, даже сегодня вечером.

Глава седьмая

Ужасающее предназначение шторы

1

Ну вот опять.

Значит, он низложенный пророк? Разжалованный паникер, над которым смеялись как Хэкетт, так и Фиск? В голове Картрайта разом всплыли все гипотезы, потерявшие свою значимость перед угрозой надвигающейся войны: улики, на которые никто не хотел обращать внимания, и теории, к которым никто не хотел прислушиваться. Он вспомнил свой разговор с главным инспектором Хамфри Мастерсом, состоявшийся в Лондоне две недели назад. Он вспомнил, как Мастерс мягко убеждал его, что речь, скорее всего, идет о розыгрыше, – мол, беспокоить сэра Генри Мерривейла по этому вопросу в такое время было бы преступно, и своими письмами он лишь застопорит работу и без того перегруженной почты.

Однако в нижнем ящике стола Картрайта лежали доказательства.

– Откуда вам это известно? – спросил он голосом, который прозвучал так громко, что, казалось, со стен кабинета осыплются белила.

– Тсс! По крайней мере, я так думаю.

– И все же откуда вам это известно?

– Анонимные письма. За прошедшую неделю она получила два таких письма. А вполне вероятно, и больше.

Картрайт крепко сжал предплечье Тилли и провел ее в гардеробную в противоположном конце кабинета. Гардеробная представляла собой более-менее просторный отсек, устроенный в одном из углов помещения. Там имелось окошко, которое можно было не занавешивать особой «военной» шторой, так как оно было закрашено черной краской. В гардеробной царил полный кавардак, поскольку Картрайт, как и Тилли, варил здесь кофе, чтобы творчески подзарядиться. Однако сейчас было не время для оправданий за беспорядок. Картрайт закрыл дверь и зажег свет.

– Так, – сказал он, – теперь перестаньте шептать и расскажите мне все.

Казалось, что даже Тилли испугалась его напористости. Однако линия ее рта была жесткой.

– Прочтите. Читайте, читайте.

Она сунула руку в карман жакета и извлекла оттуда сложенный вдвое розоватый лист бумаги для заметок – сродни той, что продают в магазинах сети «Вулворт», и ткнула им под нос Картрайту. На листе было несколько строк, написанных темно-синими чернилами:

Ну что ж, ясноглазка. Я с тобой еще не закончил. Твоего папашу и тетку Флосси скоро ожидает приятный сюрприз. Купоросное масло не прокатило… Но я припас для тебя другое угощение. На этот раз увернуться тебе не удастся.

Дело было даже не в том, что каждая строчка этого письма явно дышала ненавистью, – Картрайт увидел в нем то, что и ожидал увидеть. Перед его внутренним взором живо предстало написанное мелом послание на доске у входа в павильон три. Фотография той записи сейчас как раз лежала в нижнем ящике его стола. И навскидку почерк, которым было написано анонимное письмо, совпадал с почерком того, кто оставил запись на доске.

Уильяму Картрайту стало слегка не по себе.

– Вы говорите, что она получала подобные письма?

– Два по крайней мере. Одно из них пришло сегодня утром.

– И каким было его содержание?

– Не знаю, голубчик. Она мне не показывала ни одного.

– Но как же тогда у вас оказалось это?

– Я украла его, – ответила Тилли без тени смущения. – Я подумала, что уже пора кому-нибудь это сделать.

– Вы украли его?

– Из ее спальни. Я не смогла рассмотреть то письмо, что она получила сегодня, – я видела его лишь мельком. В нем говорилось что-то о «сегодняшнем вечере». Вашей покорной слуге это показалось довольно скверным.

Картрайту по-прежнему было трудно осознать сей факт.

– Вы говорите, что она получает эти письма уже неделю и пока никому ничего об этом не рассказывала?

– Конечно нет! – огрызнулась Тилли, с сердитым видом извлекая из пачки очередную сигарету и закуривая. Частичка табака приклеилась к ее размалеванному помадой рту. Она смахнула ее алым ногтем, не меняя сердитого выражения лица. – Эта девица – киноманка. Она просто помешана на этом. Я в бизнесе уже восемнадцать лет и не раз и не два видела, как такое происходит. Вам кино представляется скучным. Для меня оно то, чем я зарабатываю на хлеб с маслом. А вот она думает, что в мире нет ничего прекраснее кино.

– Да.

– Она боится, что ее выставят отсюда прочь и она не сможет работать в окружении всех этих чарующих декораций. Знаете, Билл, до меня доходили слухи… Речь о том, что произошло тут две-три недели назад. История, связанная с купоросным маслом…

Она сделала паузу.

– Да, – кивнул Картрайт.

Губы Тилли вытянулись в угрюмую линию. В ее глазах под морщинистыми веками проглядывала тень озлобленности, смешанной с испугом.

– Она – дитя. Сущее дитя. Она смеется над этими письмами. Гораздо больше она опасается, что о них разнюхает Томми Хэкетт, посчитает, что она в опасности, и отправит ее куда подальше ради ее же блага. Боже, я сдаюсь – ситуация аховая. Мало того что по окрестностям бродит маньяк, так еще и спать спокойно не ляжешь, думая о том, загудит ли противовоздушная сирена или нет…

Этот словесный поток необходимо было остановить.

– Послушайте, Тилли, – устало сказал он, – не начинайте таких разговоров. Вы вне какой бы то ни было опасности. Разве вы этого не понимаете?

– О да, понимаю. Я понимаю, что в Англии есть военно-воздушные силы. Я понимаю, что в ту же минуту, когда кто-нибудь нанесет удар по Лондону, они будут задействованы и сотрут Берлин в порошок. Но это слабое утешение для меня. Боже, как же я буду рада, когда закончу эту работу и вернусь в Штаты!

Картрайт пожал плечами:

– Знаете, Тилли, вы вправе уехать хоть сейчас – было бы желание.