— Э, Москва сразу потеряет кусок своей самобытности и романтики.

— Ага, и проходных дворов не будет, где прохожих так приятно и легко грабить. И голубей неоткуда будет пускать, чтобы они на головы прохожим гадили.

— Что-то у тебя критичный настрой, товарищ майор, — усмехнулся Дядя Степа.

— Ты лучше скажи, к чему все эти сусанинские плутания?

— А ты хочешь, чтобы у «Художественного» мы встретились и обнялись? Ты же знаешь, для уголовников общение с оперативником — грех несмываемый. Вот и таятся.

— Ну да. Если никто не видит, то можно.

— Основа уркаганской психологии. Они интриганы по рождению или по необходимости. Притом все, начиная от дворовой шантрапы и кончая заслуженными ворами в законе. Чтобы авторитет заработать и недругов утопить, на что угодно готовы. Стучать, подставлять, хитрить. Одно главное правило — лишь бы об этом никто не знал. Так что утром он о воровских законах трындит и о том, что за стукачом топор ходит. А вечером отстукивает исправно куму. На этом во многом наша служба держится. А арбатские вообще еще молодые, не шибко матерые. На хвост им наступили, они в панике и бросились метаться из стороны в сторону. В наши объятия и упали.

Наконец мы выбрались на нужную горбатую улочку. Возник какого-то мелкохулиганского вида шкет и махнул нам рукой — важно так, подобным жестом регулировщики дают ход заждавшемуся на перекрестке автотранспорту.

Через арку мы прошли во двор двухэтажного дома. Асфальтом его не баловали, вместо него утоптанная земля. Зато в глубине возвышалась голубятня — прямо за сараем, к которому был приткнут полуразобранный мотоцикл. Еще там был стол для дворовых доминошников, но сейчас он пустовал. Сколько я таких московских дворов видел — и не сосчитать.

Там нас ждали трое. Один мелкий, с вытянутым лицом и злыми глазками парень в кожаной крутке по колено, явно с чужого плеча. Я его сразу узнал — видел эту морду хорька в документах. Жук — предводитель арбатской шайки. Именно он заходил к трем сестрам в поисках Жоры Стихоплета. И второго узнал — широкоплечий, с усами, угрюмым тупым взором, возрастом постарше. Фикса. Третий же — долговязый, нескладный, нахально лыбился, глядя на нас. Захотелось стереть эту улыбочку хорошим ударом. Но нельзя. Дипломатия. Четвертый — шкет-зазывала, остался на улице на стреме.

Что показательно, все были в униформе московской шушеры — это означало, что на тебе должен быть белый шарф, хоть под макинтош, хоть под телогрейку — неважно. И блатная кепочка-восьмиклинка с маленьким козырьком. Еще приветствуется лузгать семечки — чем и занимался лыбящийся долговязый, буравя нас взглядом.

Компашка была явно не из козырных бандитов, так, шантрапа, но по молодости и неопытности еще более опасная. Поэтому моя рука в кармане пальто крепко сжимала рукоятку браунинга.

— О, Жук! Какие люди и на свободе! — развел руки Дядя Степа, будто желая заключить воришку в объятия.

— А ты меня за руку не ловил, чтобы свободой попрекать, — буркнул Жужилев, хмуро глядя на оперативника.

Было видно, что это общение доставляет ему почти что физические мучения.

— Все впереди, Жучара! Все впереди… Ладно, нечего попусту лясы точить и воздух сотрясать. Говори, чего звал.

— Начальник, слышал небось, двоих наших покрошили, — выдавливая слова, начал Жук.

— Было дело.

— Совершенно беспредельно и по-подлому.

— Ну, у вас это не редкость.

— Да не было никогда такого! Чтобы так вот!.. Дрищ! Шина! Верные братишки. Добрые. И этот… — Жук трагически замолчал — глядишь, сейчас еще непрошеную слезу смахнет.

— Ну не телись. Давай, Тарас, излагай, за что вас Жорик так метко перестрелял.

— Знаешь, значит, — мрачно произнес Жук.

Дядя Степа только пожал плечами. Наугад бросил, проверил версию — и попал в точку. Потом кивнул:

— Сами наверняка виноваты.

— Мы?! — взвился Жук.

Посыпались градом обвиняющие и возмущенные слова. В общем, выяснилось следующее. Вечером Жук, Дрищ и Шина встретили на Арбатской площади внаглую запершегося туда Стихоплета с каким-то мелким и нахальным подельником. Те уже давно взяли привычку влезать на чужую территорию, резать кошельки или заниматься еще какими-то формами отъема денег населения — благо это население на Арбате всегда толпилось в изрядных количествах. Шайка Жука считала, что это непозволительная наглость. А за наглость положено отвечать.

Сперва была перепалка. Потом взаимные угрозы. Чаще робкий Стихоплет вдруг стал резким и дерзким. Тут Жук решил изобразить, что пошел на попятную:

— Нам чего, на перья друг друга ставить? Можно же договориться.

Пошли все вместе по улице Коминтерна. Договариваться. У подъезда дома номер пять, недалеко от Моховой, остановились. Дрищ и Шина ласково так предложили Стихоплету зайти в подъезд, спокойно поговорить, обняться и заплакать от радости человеческого взаимопонимания. Конечно, планы у арбатских были немного другие — это и Стихоплету было понятно. Но он легко согласился. Жук остался на улице — сечь обстановку вокруг, то есть стоять на шухере.

Через некоторое время что-то отдаленно захлопало. Жук осторожно двинул в подъезд. И нашел там своих приятелей — один уже был готов, второй истекал кровью, да так и истек. А Стихоплет успешно просквозил через черный ход и растворился в московской вечерней сутолоке.

— Ха, один задохлик всю вашу шайку уделал, — радостно воскликнул Дядя Степа.

— Так мы как приличные, максимум бритовка в сапоге или выкидушка. А у него волына. И шмаляет не думая, — обиделся вор.

— Вы много думаете.

— Много!.. Шина перед смертью сказал: посмотри в глаза этому негодяю, — пафосно изрек Жук.

— И ты поперся к нему домой — в его глаза смотреть, — кивнул Дядя Степа.

Жук надулся и совсем пасмурно уставился на муровца — воришку все больше травмировала милицейская осведомленность.

— А вообще по жизни этот Стихоплет кто? — спросил Дядя Степа.

— Балабол. Слова из него как просо из дырявого мешка сыпятся. Но цену словам не знает. Слово не держит. За слова не отвечает. Такой шлепок навоза.

— А кличка откуда?

— Он себя поэтом большим мнит. Волосы длинные отрастил. Пальчики тонкие, глазенки задумчивые. Даже на какие-то сходняки поэтические ходил. Потом с кем-то там сцепился по поводу Пушкина. Порезать пообещал. Его антиллегенты турнули. И он опять по карманам пошел шарить. У него это хорошо получается.

— С кем работал? С кем общался? Куда краденое скидывал? И вообще, где искать его?

— Ну. — Жук развел руками. — Я свое дело сделал. Мокрушника вломил милиции на радость. А дальше сами.

— Так чего ты тогда время отнимаешь, Жук? На базар вызвал, так слово весомое сказать должен. А не то, что уже каждая кошка помойная на Арбате знает.

Жук ничего