Галактион смотрел вслед желтому пятну светильника, который коновал унес с собой. Темнота обступила их, Фока прижался плечом к Галактиону. Дрожащим голосом спросил:

— Куда это он? Я страсть как темноту не люблю.

— Не знаю куда. Ты лучше скажи, у тебя в суме огниво и лучина есть? Нина с собой всегда их носит.

По доносящемуся шуршанию и сопению стало понятно, что подмастерье ищет в суме огниво. Вскоре раздалось робкое «Ой!». Глаза потихоньку привыкали к темноте, Галактион разглядел светлое пятно туники подмастерья низко над полом.

— Что ты там-то возишься?

В ответ раздался дрожащий голос Фоки:

— Я огниво уронил, сейчас найду.

— Вот ведь послал мне рогатый помощничка! Руки дырявые! Как тебя только Нина терпит?! — Галактион в отчаянии сжал кулаки. Один хромой, другой дурной. И как они кого-нибудь спасут? А главное, непонятно, где теперь искать и Дарию, и Нину.

В темноте раздался стук огнива. Видать подмастерье отыскал его все-таки. Запалив лучину, Фока остался стоять на коленях, оглядываясь вокруг себя. Света от тонкой щепки было мало, но и это лучше, чем кромешная тьма.

— Эй, там вон в стороне что валяется? Белое что-то? Глянь-ка. — Взгляд Галактиона выхватил из темноты еще одно светлое пятно размером с локоть.

Но подмастерье повернулся не сразу. Он стоял на коленях, держа лучину чуть в стороне, и снова по-собачьи принюхивался. «Точно блаженный какой!» — разозлился Галактион. Держась за опоры, идущие от пола до рядов сидений в потолке, он сам доковылял до пятна, протянул руку и поднял пергамент.

— Фока, ну-ка посвети мне!

Вдвоем они с недоумением уставились на исчерченный лист. Пересекающиеся двойные линии, круги разного размера, один их них обведен несколько раз, на другом, чуть в стороне, начертан крест, как на церкви.

Фока взял в руки лист, повернул раз, другой. Задумчиво пробормотал:

— Точно карта, только не пойму, что за место. У нас до любой церкви улицы доходят. А тут вроде как обрывается. Как тогда люди в церковь доберутся?

Галактион охнул:

— Это же, видать, подземные ходы, о которых мастер Даниил говорил. Потому до церкви и не доходят. Может, нет под той церковью переходов. Не пойму, откуда здесь это?

Подмастерье поднес карту к самому носу, крутил, подсвечивал лучиной. Наконец сказал:

— Это Нина оставила здесь. Видишь, пергамент в середине зачищен хорошо, где все начертано. А по краю есть еще остатки от старых букв. Так вот что я тебе скажу! Это я этот пергамент и зачищал недавно. Вот тут даже Нининой рукой выведенные буквы еще видны. Значит, она эти линии и нанесла.

Галактион выхватил у него лист, тоже принялся крутить, бормоча:

— Выдумываешь ты все. Откуда она эти переходы взяла? Нет таких переходов, я же знаю… — Он осекся, посмотрел на Фоку, снова уставился на лист.

Подмастерье выругался, дернул Галактиона за рукав:

— Да не тяни, черт лохматый. Что там ты такое увидал?

Галактион закрутился на месте, бормоча под нос:

— Если это церковь Святой Ирины, то надо на север идти. Но там мимо Большого собора надо бы, а креста нет.

— На ком креста нет? — раздался из темноты бас Демьяна. В наброшенном на плечи шерстяном плаще он выглядел крупнее. В одной руке он держал все тот же светильник на петле, в другой — два незажженных факела с намотанной просмоленной ветошью.

Вздрогнув от неожиданности, Галактион едва не выронил пергамент.

— Мы тут с Фокой нашли карту, а на ней вроде как подземные переходы начертаны. Эту карту Нина обронила. — Он показал лист подошедшему ближе Демьяну. — Вот видишь, крест — это церковь. Только не пойму, не то Сергия и Вакха, не то другая. И я никак не уразумею, откуда переходы начинаются, куда нам идти.

Коновал глянул на карту, поднял тяжелый взгляд на Галактиона. Вздохнул будто печально.

Фока, уже отошедший на несколько шагов в сторону, сказал:

— Чего гадать-то. Если Нина розовое масло разлила, то в него не то она, не то Мясник вляпались. Запах вот в этот переход и спускается. Отсюда начинать надобно.

Покрутив снова карту, Галактион пробормотал:

— Прав оболтус. Ежели вот так смотреть, то вот он. Я ж этот переход под ипподромом хорошо знаю. Вправо он под арену уходит, а потом дальше — к конюшням. А влево я и не ходил никогда, он к малой цистерне ведет, там загорожено. — Произнеся слово цистерна, парень замер, а потом, забыв про больную ногу, кинулся к спуску, перед которым стоял Фока. Взвыл от боли, удержался на ногах лишь благодаря Демьяну, который успел выставить руку и подхватить незадачливого конюха.

— Охолонь. Палку вот возьми, чтобы идти было легче. — Он достал из-под плаща и протянул Галактиону ту самую палку, с которой тот приковылял к ипподрому. Дал парням по факелу, но зажигать не позволил.

— Моего светильника пока достаточно, чтобы путь искать. — Он повернулся к Фоке. — Я вперед пойду, ты за мной. Конюх последним.

Он протянул руку за картой. Помедлив, Галактион протянул ему пергамент.

Держа на вытянутой руке светильник, Демьян первым шагнул в темноту перехода, встретившего их нежным ароматом розового масла.

Глава 28

Повернувшись к аптекарше, он не стал смотреть ей в глаза. Лишь окинул взглядом, увидев, что она изрядно напугана. Этого достаточно. Он поднес светильник к факелу. Намотанная просмоленная холстина занялась моментально.

Поставив закрытый короб с ножами и кувшинчиками на стол, он повернулся к Нине. Он уже знал, что она примется говорить. То же самое, что и все остальные грешницы. Все они умоляли отпустить их, клялись, что уйдут в монастырь, что не станут губить ребенка. Он все это слышал уже не раз. Тем больше было его удивление, когда Нина сделала несколько шагов вперед и тихим, как будто даже ласковым голосом произнесла:

— Кто же сотворил с тобой такое? Кто тебя в зверя обратил, до крови голодного?

Он замер. Так с ним, должно быть, разговаривала бы его матушка. Ферапонт ее не знал. В тот монастырь в горах Каппадокии он попал в младенчестве и помнил лишь строгих монахов, молитвы, тяжелую работу. Отец Симеон, что был его наставником и учителем, наказывал за малейшую оплошность. Он был уверен, что лишь в страданиях укрепляется дух. И частенько напоминал подопечному, что надлежит отмаливать не только свои грехи, но и грехи матери — продажной женщины, которая подбросила его в монастырь.

Однажды подросший Ферапонт в сердцах бросил, что если бы мать любила его, то