собой. Я тогда уже хотел тебя убить, гадину. Но потом меня жена отговорила — царствие ей небесное. Попросила тебя не убивать, а вместо этого найти настоящего убийцу… А как я его найду, когда вся наша доблестная полиция не может отыскать эту сволочь?» Налил он себе еще стаканчик, выпил… Лицо покраснело, но так особенно пьяным не выглядел… Он же здоровый, хоть и лет ему семьдесят, если не больше. Короче, выпил почти всю бутылку, рукой махнул и сказал, что обещание, данное жене, он выполнил и меня простил. Поднялся и пошел, в дверях остановился и махнул мне рукой: «Живи как сможешь, Света Чернова!» И вышел. Я к дверям, вижу, что сел он в свою ржавую «ниву» и поехал. Это после выпитых четырехсот граммов водки…

— Погоди. Он сказал, что выполнил обещание, данное жене?

— Так и сказал. А что это означает, понять не могу. Еще старый участковый сказал, перед тем как на улицу выйти: «Если дело было открыто, то его закрывать полагается».

В кабинет заглянул Александр, посмотрел на Ларису, подошел и поцеловал ее. После чего поздоровался со Светланой и улыбнулся:

— Ну, что, красотки, поехали кататься!

И вспомнил:

— Шел к вам и уже на подходе мимо проехала полицейская машина, откуда вылетела замечательная песня. Какой-то полицейский весьма неплохо пел: «Аванти пополо а ля рискоссо. Бандьеро Россо! Бандьеро россо! Бандьеро россо!»

— Это не полицейский, — рассмеялась Лариса, — это еще один брачный аферист, выдававший себя за Челентано. А что он исполнял?

— Он пел песню итальянских коммунистов. Вперед, народ, к восстанию! Красное знамя! Красное знамя!

Глава двадцать пятая

Майор полиции Колобов зашел в здание городского управления внутренних дел, отмахнулся от вышедшего ему навстречу дежурного.

— Не до тебя сейчас!

Но тот продолжал перекрывать путь.

— Там вас Сидоров дожидается.

— Какой Сидоров?

— Был у нас такой участковый… Хотя вы, наверное, не помните… давно это было. И я не помню. Почти час назад пришел, вас требует, от него за версту водкой прет. Мы гоним его — он ни в какую не уходит, говорит, что будет вас дожидаться.

— Где он сейчас?

— Напротив входа, возле старой липы. На нас смотрит.

— Его Иваном Ивановичем зовут? Не помнишь?

Дежурный пожал плечами:

— Откуда ж мне знать? Он ведь когда тут участковым был — целый век прошел! Могу поднять списки личного состава…

— Не напрягайся, я и сам помню: отец с ним начинал и очень тепло вспоминает старика.

Василий вышел из здания, спустился по ступеням, увидел расположившегося на траве под густой кроной крупного пожилого мужчину, который, заметив идущего к нему Колобова, начал подниматься, держась за ствол старой липы.

Майор подошел и протянул ему руку. Старик пожал ее и сказал, постучав ладонью по стволу дерева.

— Вот ведь какая вымахала! А когда я впервые пришел сюда устраиваться — двадцать два года мне было, — эта липа совсем махонькая была, метра три, может быть. Отправили меня на обучение, стал я опером. А потом уж перевели меня в участковые. Ваш отец на моем участке на практике был, и я его обучал. Теперь он генерал, забыл, наверное, кто я такой…

— Он помнит, — вздохнул Вася Колобок и спросил: — Что же вы, Иван Иванович, на старости лет удумали?

Старик вздохнул.

— Значит, догадались. Ну вот я и пришел лично вам сдаваться из уважения к вашему папе — он ведь хорошим пареньком был когда-то. Собаку-бродяжку при нас машина сбила. Собака умирала, а он сидел рядом, гладил ее и плакал. Обычная дворняжка, а он ее жалел. И она плакала, зная, что умирает, руки ему лизала, бедняга. Он потом ее похоронил и даже цветов нарвал и на холмик положил.

Бывший участковый вздохнул и отвернулся.

— Что мне теперь с вами делать, Иван Иванович? — тихо спросил Колобов.

— Догадались все-таки, кто это сделал, — повторил он и вздохнул глубоко.

— А чего тут гадать? Поступило сообщение, что обнаружен труп со следами насильственных действий. А теперь вы меня дожидаетесь, приняв для храбрости.

— Так я и не отпираюсь. Что надо по инструкции, то и делайте со мной. Я ж не к вам, а в свой некогда родной дом с повинной пришел. И готов рассказать, как все оно было. Мне вчера дружок мой — тоже бывший участковый — майор Баранов позвонил и сообщил, что взяли того серийного убийцу. Как мы с ним и предполагали — он из нашей мэрии… Но кто он мы тогда не знали, конечно. Про Пащенко меньше всего думали, если честно, потому что представить даже не могли, что он на свою падчерицу нападет. И вот, как Баранов мне позвонил, я сразу сюда и рванул. Тут мы во тьме ночной под липой старой и прятались оба. Потом подъехал ваш папа — мой бывший практикант… Как и положено генералу — на служебном «БМВ» подкатил. Вышел — важный такой, потому что он давно уже не Петька, а Петр Васильевич… Через какое-то время Женька Баранов сбегал к дежурному разузнать, как там и что… Смотрю: несется обратно, глаза навыкате, задыхается. «Отпускают, — говорит, — душегуба». Затем выходит и сам душегуб с адвокатом продажным Вальдсоном, залезли они в адвокатский «мерседес» и поехали. Я за ними на своей ржавой таратайке. Они поехали по Еленовской, а там, не доезжая горкомовского дома, в котором этот гад обитает… то есть обитал… дорогу перекопали, трубу заменяют. Они встали, а я дворами прямо ко входу в подъезд, где этот негодяй жил. И стал ждать. Минут через пять-десять смотрю — идет. Прошел мимо, голову повернул, мол, чья такая убогая лайба в нашем приличном дворе. И пошел, мне спину подставив. Я выскочил и влепил ему кулаком сбоку со всего размаха в ухо. Он и полетел в отключке. Я вынул из его брюк ремень, скрутил ему руки за спиной. А когда он очнулся и замычал, забил в его рот его же носовой платок… — Сидоров замолчал, посмотрел на здание РУВД, снова похлопал ладонью по стволу липы, выдохнул и продолжил: — Я не знал, что буду делать с ним, но повез его туда, где он напал на мою внучку-красавицу, единственную и любимую… Хотел просто поговорить, а потом сдать вам. А потом понял: сколько раз я его сдам, столько раз вы его и отпустите. Положил его на травку, стал с ним беседовать, а он не боялся, смеялся даже: что ты со мной сделаешь, старик! Не вытерпел я, понял, что если не я, то никто