на нее… И пошло, и поехало. Девушки поняли, что к чему, и рванули из города. Те, кто этого не сделал, поплатились. Хотя некоторые не спаслись, даже уехав отсюда. Я думал, как убийца их находил. И вот только недавно сообразил: они все созванивались между собой и рассказывали, где и как устроились. Звонили они и Милане… Только она — а не кто-то из посторонних — могла знать, где находится та или иная девушка. Ведь они после своего первого успеха, после какой-никакой известности все решили пойти в модельный бизнес, тем более что наш глинский календарь разошелся по всей стране.
Алексей поднялся.
— Я понял, — дошло наконец до Колобова, — ты думаешь, что их всех заказывала Шахова. Но этого не может быть. Не думаю, что она требовала смерти своих соперниц.
— Я тоже в это не верю, — признался Снегирев, — может, она просила сделать с ними что-то иное, но тот, кто служил ей, понимал это по-своему. Но я еще не закончил, вот когда буду уверен…
— И что ты сделаешь? — спросил Колобов.
Друг не ответил. И тогда Вася решил признаться.
— Я видел Милану с кем-то, когда мы в школе учились. Но просто не хотел верить, уверял себя, что обознался. Мы с отцом возвращались с рыбалки, заехали заправить наш автомобиль… Заправку на Смоленской трассе на выезде из города помнишь? Там еще мотель на двенадцать номеров. Я сидел в машине и увидел, как к этому мотелю подкатил черный «мерседес», из него почти сразу вышла Милана. Вышел и водитель, но он был с другой стороны автомобиля, я видел только голову и плечи. Но я его и не разглядывал. Я смотрел на нее. Расстояние до них было метров пятьдесят-шестьдесят. Уже были сумерки, но я узнал… Но ты и сам понимаешь, что Милану трудно с кем-то спутать. У нее походка неповторимая… Я не хотел верить своим глазам, потому что… потому что…
— Потому что она и тебе нравилась, — подсказал Снегирев.
— Так и было, — признался Вася Колобок, — она мне не то что нравилась. Я был влюблен в нее по уши… Любил даже тогда, когда узнал, что у вас что-то было… И потом любил, когда понял, что у нее кто-то есть, кроме тебя, Леша. Но ты извини… Я долго ее любил — до тех пор, пока не познакомился с Лизой. И сразу понял, то не любовь была, а морок какой-то. Ведь…
— Это все лирика, — остановил его Алексей, — и это в прошлом. Чей был «мерседес»?
— Вернулся отец, сел за руль, запустил двигатель, увидел тот «мерс» и сказал: «И Шашнев здесь!»
— Это машина городской администрации, на которой возили Шашнева?
Колобов кивнул:
— Она самая. У Шашнева был, разумеется, водитель. Но он любил сам за руль садиться. Шашнев — очень хитрый человек. Как и многие чиновники, он на руку не чист: не ворует из бюджета, по крайней мере, не попадался, а вот взятки берет.
— На этом он тоже не попадался, — вспомнил Снегирев.
— Нет, но информация имеется. Берет деньгами, дорогими часами, даже загородным домом, за который он якобы до сих пор выплачивает ипотечный кредит.
— И что Милана тогда?
— Ничего. Она вошла в мотель — ведь там вход в номера прямо с автостоянки. А мужчина, предположительно Шашнев, остался возле машины… Мы с отцом уехали, а что было потом, мне неизвестно.
— Может, ничего и не было, — предположил Алексей. — Может, это и не Милана была — ты мог обознаться, расстояние большое, сумерки… Глава города подъехал к мотелю, чтобы встретиться с Саркисяном, которому тогда принадлежал мотель… Или с адвокатом Вальдсоном, который, как говорят некоторые, является посредником при передаче взяток нашему мэру. Но это уже не важно.
— Согласен, — произнес майор полиции, — но сейчас ты что собираешься делать?
Лучший друг посмотрел на него и улыбнулся, словно речь зашла о каком-то предстоящем радостном событии.
— Посмотрю.
После чего развернулся и вошел в густые кусты, чтобы исчезнуть.
Глава двадцать первая
Служебный «солярис» остановился у высоких ворот с кованой решеткой. Прошла минута, другая, но створки ворот не раздвигались. Колобов нажал на клаксон — раз, другой… Открылась калитка, и к машине подошел охранник в черной униформе.
— Открывай! — приказал ему Василий.
— А с какой стати я должен? — усмехнулся парень. — Здесь частная территория. А частная территория, как и частная жизнь, охраняется законом. Вот если у вас есть ордер, то предъявите его, мы свяжемся с начальством, и тогда…
Из будки высунулся второй охранник и махнул рукой.
— Открывай: Кондрашов сегодня позвонил и распорядился, чтобы не препятствовали.
— А по какому вопросу? — продолжал приставать тот, кто подошел к машине.
— Вообще-то это не твое дело, потому что я без ордера сегодня, а значит, это частный визит. Милана в доме?
— Нет. За домом есть беседка… Она сейчас там.
— Камеры там есть?
Охранник посмотрел на небо, а потом кивнул:
— Камеры есть везде. Так что можете ничего не бояться.
— Мне-то чего… Это вы, ребята, поосторожнее — мало ли что. Но мой разговор с вашей теперешней хозяйкой поставьте все-таки на запись. Вам это потом зачтется. И хозяйкой вашей она, как не была, так и не будет никогда.
Парень кивнул и произнес негромко:
— Не хотелось бы.
Конечно, это была не беседка, а роскошный павильон: с полом с мраморными черными и белыми плитками, уложенными в виде шахматного поля, с камином, дубовой барной стойкой и кожаными креслами, стоящими вокруг низких круглых столиков. В одном из кресел, положив длинные ноги на столик, расположилась Милана Локтева.
— Привет, Колобок, — поприветствовала она майора полиции, — ты ко мне по делу или пришел выразить свои соболезнования? Прости, что я тебя в доме не принимаю, а ты, наверное, хотел там побывать, посмотреть, на какую жизнь я променяла ваше все общество.
— Да я был в этом доме однажды с отцом, — признался Василий, — ты с Костей жила тогда в Москве. Отца переводили в областной центр на повышение, и он решил нанести визит вежливости Николаю Захаровичу. А заодно представить меня лично настоящему хозяину города. Разговаривали долго. Мне понравился и разговор, и сам Николай Захарович. И дом, разумеется, тоже. Большой такой, и мебель дорогая… Я тогда подумал, как повезло Милане… Но с другой стороны, ты ведь сама всего этого добилась: хотела и получила…
— Ты же знаешь, что это не так. Я любила Снегирева и сейчас, наверное, продолжаю любить… А жить с нелюбимым придурком, да еще с таким отморозком — это, по-твоему, счастливая