Николас вскочил с кровати, зажег свечу и вытащил содержимое конверта. Сначала он изучил снимок. Ничего в нем не изменилось с того раза, когда Николас увидел его впервые. Слева сидел Георгий Александрович. Справа от него стоял размытый женский образ. Белое платье, белая вуаль. Более-менее получилась шея и правая щека с родинкой. Ничего подозрительного.

Тогда Николас развернул записку:

«Господин Райт, прошу простить меня за то, что не сообщаю эти сведения вам лично. Но, будучи работником почты, знаю, какой силой обладают слова, положенные на бумагу. Вы, как писатель, думаю, согласитесь. Ваши услуги более мне не требуются. Сегодня днем я уличил контору Мастера в обмане. Хочу сообщить вам, что моя супруга похоронена с подаренным мною кулоном, на котором выгравированы наши имена. Во время шарлатанского сеанса я спросил девушку, выдававшую себя за мою покойную супругу, носит ли она там мой подарок и вспоминает ли меня? Она ответила да. Тогда считаю логичным допустить появление кулона на снимке. Но его там нет. Ведь об этом никто не знал, когда готовил обман. Снимок прикладываю, чтобы вы убедились сами.

Завтра же я уничтожу этих наглецов, позволивших себе так обращаться с моими чувствами. Они не понимают, что для меня они сначала воскресили мою любовь, а затем бесцеремонно ее убили. И за это не будет им прощения. Я добьюсь, чтобы вся их шайка болталась на виселице!

P. S. Письмо отправляю не по форме, за что стыдно. Однако так надежней.

Спасибо за то, что выслушали, и прошу вернуть снимок после того, как получите письмо».

Стало быть, осведомитель допустил ошибку. И, видимо, пришел к Георгию Александровичу, чтобы сгладить этот момент. Но ничего не вышло.

Николас еще раз внимательно посмотрел на снимок. Действительно, шея девушки на фотографии вышла четкой. И никакого кулона на ней не было.

— Спасибо, вы очень помогли, — сказал Николас, мысленно обращаясь к начальнику почтовой службы.

С легким сквозным ветерком ему почудилось призрачное «пожалуйста» в ответ.

Из письма Петра Алексеевича

Я никогда прежде не видел столь переменчивых людей, как Николас Райт. Еще вчера вечером он казался таким грубым и бестактным. Но уже утром в моей квартире появился тот самый Николай, что приветливо улыбался и колко шутил.

Но на этот раз я не поддался его расположению и говорил с ним сквозь зубы — он должен понять, что вел себя недостойно. Мою едва прикрытую обиду он заметил. Немного смутившись, он просил прощения за свои слова. Но я ответил, что не я должен его прощать. В ответ на это Николас пообещал, что обязательно извинится перед Настей, когда покончит с преступниками. И с первой главой. На этой фразе он подмигнул мне.

После непродолжительного разговора мы перешли к делу. Николас рассказал о письме начальника почтовой службы. Посвятил в детали и попросил вместе с ним отправиться к Лаврентию Павловичу. Я согласился, сказав, что все равно прозябаю в одиночестве. Мой словесный выпад он уловил. И правильно. Пусть знает, что я хоть и простил его, но брошенных в лицо фраз не забыл.

В квартире околоточного мы застали Юрия Михайловича. Встревоженного и напряженного. У него никак не выходил разоблачительный текст для газет. Он писал обрывки фраз и тут же черкал их.

Я поинтересовался, почему этим не заняты сами газеты, ведь с подобной работой они справятся легко. Но сыщик ответил, что в таком случае текст выйдет бездушным и не возымеет нужного эффекта. С этим я спорить не стал и предложил отредактировать наброски. Но даже от такой помощи Юрий Михайлович отказался.

Мы дождались Лаврентия Павловича, затем по просьбе Николаса пригласили городового Макара. В такой компании мы обсудили новый план, который исключал печатные издания.

Николас поведал всем, что получил важные сведения от покойного Георгия Александровича, и заявил, что следующим днем мы арестуем всю шайку. Для этого были все основания. Юрий Михайлович захотел взглянуть на письмо, но Николас отказал. Сообщил лишь то, что обязательно предоставит их в момент задержания. Юрий Михайлович возмутился, потому что такие важные сведения должны храниться в надежном месте. Николас ответил, что такое место есть. Именно там хранилось это письмо в день, когда мою квартиру ограбили. Я его слова подтвердил. Хотя, признаюсь, когда писатель закончил, мне стало тревожно. Но ничего уже не поделать. Он говорил с таким напором, что даже Юрий Михайлович проникся и закончил тем, что поблагодарил писателя и сказал, что не ошибся в нем.

В заключение нашей встречи Николас поблагодарил всех присутствующих и попросил в случае чего связываться с Савелием, потому что мы с ним должны подготовиться, а для этого придется выехать за пределы Петербурга. К такому заявлению я был не готов. Но виду не подал. Все же последние дни пробудили во мне страсть к приключениям.

Затем Николас пожал всем руки, я последовал его примеру, и мы покинули квартиру.

Я надеялся на объяснения, но Николас ответил, что все расскажет дома.

Вот только домой он не пошел.

Глава 35

— И чего ему от нас нужно? — спросил Ермолай, видя, как к ним идет молодой парень из ателье.

— Пес его знает, — пожал плечами Кузьма, — сказал только, что сможем неплохо заработать.

— Хорошо, но откуда он нас знает?

— Вот у него и спроси, — ответил Кузьма громко, чтобы парень услышал.

Не обратив внимания на фразу, он протянул руку и вежливо улыбнулся, показав ямочки на щеках.

— Федор, — сказал он и протянул руку.

— Какая нам разница? — грубо ответил Ермолай и отмахнул его руку. — Откуда о нас прознал?

— Так я видел, как вы следили за писателем, — с легкостью ответил парень. — Но мне нет до этого дела.

— Ты к сути переходи, а то мы люди занятые, — сказал Кузьма, растягивая гласные.

— Хорошо. — Федор достал кошель и вытащил из него пачку купюр. — Здесь пятьсот рублей…

Кузьма свистнул.

— Это аванс, — продолжил Федор. — Выполните, что велено, — он достал сложенный лист и добавил к деньгам, — через два дня получите столько же.

— Неграмотен я, — ответил Ермолай, — читать не умею, ты по-человечески растолкуй.

Федор завел руку с деньгами за спину.

— Тогда других поищу…

— Погоди ты, — вежливо улыбаясь, сказал Кузьма, — не горячись, я алфавиту выучен да слова в предложение складывать могу.

— А