— Скажи спасибо, что Кочкин позвонил и согласился передать заказ. С паспортом, правда, пришлось повозиться. Сварганить фальшивку меньше чем за сутки, так, чтобы Богачев ничего не заметил, — это тебе не фунт изюма. Хорошо, чекисты помогли. У них это дело хорошо поставлено. Да и ты сработал отлично. И, кстати, готовишь ты и правда здорово.

— Ага. Только к сейфу с документами подобраться не смог. Если бы не ты…

— Да чего я. Усилий минимум.

— Не прибедняйся, Фомичев! Ты сработал лучше всех! Раскрутил девку так, что она сама все сделала! Виртуоз! Снимаю колпак шеф-повара!

— Девчонка глупенькая, конечно, но отдавать ее мужу на растерзание нельзя, — твердо сказал Фомичев. — Надо принять Богачева на вокзале.

— Домой мы ему доехать не дадим, — хлопнул товарища по плечу Малюк. — Не парься, майор! Мы же профессионалы!

Снег, целый день сыпавший мелкой крупой, вдруг пошел мягкими крупными хлопьями.

Приближался Новый год.

Лыжня с сюрпризом

Галина Романова

Глава 1

Вот жила она себе и жила, никого не трогала. За пятьдесят пять прожитых ею лет страшного зла никому не делала. Хотя, может, и желала, и делала, но об этом знать никто не знал. Потому как зла она желала и делала его плохим людям. Очень плохим. К примеру…

К примеру, часто ругала про себя соседа по лестничной площадке — Игорька Закатова. Гаденький человечишко совершенно! Грязнуля, пьянь. И Игорьку тому, помилуйте, было лет на пять больше, чем ей. Только она почему-то для соседей была тетей Тоней, а он Игорьком!

Кто еще был в ее нехорошем списке?

Валька медсестра. Отвратительная девка! Имела сразу две собаки и две кошки. А ухаживать за ними не умела. Кошек часто выпускала на лестничную клетку. Они воняли, и вонь от этой живности преследовала Антонину Сергеевну со второго этажа до пятого. На втором этаже жила Валька, на пятом Антонина Сергеевна. И говори не говори ей — Вальке, — все без толку. Ржет как лошадь и советует любить животных.

Были и еще нехорошие люди в ее жизни, но те все остались в прошлом. Она их уже забыла давно. А вот Валька — плохая, неаккуратная и, кажется, пьющая.

Нет, сама-то Антонина ей замечаний не делала. Другие люди этим занимались. Но молча, про себя, добираясь до пятого этажа, она кляла медсестру на чем свет стоит.

Вообще-то в ее подъезде был лифт. Даже не один, а целых два: один маленький, второй большой. Но она на них не ездила. Предпочитала ходить на пятый этаж пешком. И не потому, что лифты были загажены. Нет, в них было относительно чисто. Хотя и воняло всегда одинаково: кошками и кислой капустой. Не по этой причине Антонина не ездила на лифте. А потому что однажды…

Таким же вот, как сегодня, морозным снежным утром случилась с ней беда. Была она тогда еще сущим ребенком, хотя возраст и близился к шестнадцати годам. По сути своей была открытой, наивной, добродушной. Высокой, статной, оформившейся, но очень наивной. Банальную подлость не могла рассмотреть, подстерегающую опасность не угадывала.

В то утро родители ушли из дома раньше обычного. В городе случились снежные заносы, и территорию завода, засыпанную по самые окна первых этажей, чистили своими силами, кто лопатой, кто совком. Тонечке — их любимице, единственной любимой доченьке — довелось выходить из квартиры одной. И до школы, что была расположена в ста пятидесяти метрах от их дома, тоже надо было дойти одной. Такое, конечно же, случалось и раньше, но очень-очень редко. Обычно она всегда доходила до школы с родителями. Им на работу надо было к девяти утра и ей в школу так же. Встречала ее часто бабушка. Она жила в соседнем доме. Многим ее одноклассникам была непонятна такая опека. Но Тонечка лишь отмахивалась и отшучивалась. Она была доброй, отзывчивой, веселой. Ее никому не удавалось вывести из себя или заставить почувствовать себя ущербной.

— Моим близким просто очень нравится проводить со мной время, — обычно отвечала она недоумевающим подружкам, успевшим уже перецеловаться с разными парнями. — Им со мной, а мне с ними…

И от нее отвязывались. Никто не подвергал ее никакому буллингу, как это теперь называется, и по-прежнему просили дать списать. Тонечка же была круглой отличницей и шла на золотую медаль.

А потом случилось такое же вот морозное снежное утро, перевернувшее всю ее жизнь. Родители ушли из дома рано — последствия предновогодней пурги разгребать. Тонечка собиралась позже, но непривычно замешкалась в прихожей. Заела молния от сапога. Потом и вовсе «собачка» выскочила. Сапоги ей пришлось снять и искать другие — войлочные. Те были без молнии и точно неприятных сюрпризов не преподнесли бы. Пока искала, переобувалась и грустила перед зеркалом — сапоги были некрасивыми и кривили ее ноги, — было потрачено десять минут. Она могла опоздать к началу первого урока, потому и пошла к лифту, хотя с родителями никогда не ездили. С их третьего этажа всегда спускались пешком и так же поднимались.

Но сегодня было другое дело. Сегодня она опаздывала.

Лифт подошел почти сразу. Железная дверь с лязганьем отъехала. Тонечка сделала шажок и остановилась.

— Заходи, не стесняйся, милая.

Чужая крепкая рука в черной вязаной перчатке схватила ее за цигейковый воротник клетчатого зимнего пальто и втянула внутрь. Здоровенный мужик в черной длинной куртке стоял босиком на грязном полу. И стоило лифту начать движение вниз, куртку распахнул. И там он был вовсе без одежды — страшный, волосатый, гадкий.

Тонечка, остолбенев в первое мгновение, набрала полную грудь воздуха и страшно завизжала. Кажется, она оглохла от самой себя, такой силы был визг. Лифт уже подъезжал к первому этажу, когда мужик закрыл ей рот громоздкой рукой, а второй попытался дотянуться до кнопок, чтобы запустить лифт вверх. Так он потом рассказывал в милиции.

Она не позволила ему это сделать. Ловко вывернувшись, ударила его ногой в самое гадкое, страшное место. И еще, и еще. Била долго и с таким остервенением, что злодей едва не потерял сознание. А ей потом пришлось оправдываться перед участковым, почему она не могла остановиться и наносила ему удары снова и снова. В присутствии родителей, конечно.

— Ты не обязана никому ничего объяснять! — гневался папа. — Оставьте мою дочь в покое наконец!

— Бедная девочка, что ей пришлось пережить! — всхлипывала мама.

Участковый от нее отстал, но попросил не расслабляться и готовиться к судебному процессу.

— За этим чудовищем много грехов. Ищем сейчас всех, пострадавших