раз в Москву на философский поступать поехал, на отделение научного коммунизма, заскочил к ней проститься. Вот тогда у нас все и произошло с ней. Нам по семнадцать лет, и у нас это было в первый раз… Потом я узнал, что она беременна, но мне сказали, что не от меня, а, мол, загуляла: то с одним встречалась, то с другим… И я постарался ее забыть. Потом меня женили на дочери второго секретаря обкома, который после стал первым, а затем ушел заведовать отделом ЦК… Потом коммунистическая партия — направляющая и определяющая сила — кончилась… Короче, рассказывать можно бесконечно, а времени нет. Переходим к основной повестке дня. В общем, я упомянул тебя в завещании… Только не надо вот руками махать!.. Ты еще не знаешь, какой хомут я тебе на шею надеваю. Я тут зарегистрировал телерадиокомпанию, назвал ее «Собор». На областном канале нам выделяют эфирное время… Какое-то оборудование я купил, какое-то взял в лизинг… Людей сама подберешь… Ты очень талантливая журналистка… Прости, талантливый журналист. У тебя получится, я не сомневаюсь. А свой шалман бросай! Продай или подари кому-нибудь — не твое это… Приступай к делу сразу после моих похорон… Да погоди руками махать! Кондрашов в курсе всех дел: он тебе поможет. Что касается завода, то я распорядился распределить акции между ветеранами предприятия… которые трудились…
Локтев снова закашлялся. Светлана схватила пластиковую трубочку, чтобы он снова мог дышать кислородом, но он отпихнул ее руку и продолжил:
— …Всего таких без малого набралось почти четыреста человек. Тебя я тоже включил, потому что и ты ветеран завода, хотя и трудилась на газетном фронте… Там понемногу акций получается на каждого, но лишние пятьсот-шестьсот тысяч в год никому из вас не помешают. И потом, сейчас такая жизнь, и деньги никогда не бывают лишними, всегда есть тот, кому надо помочь… Так вот, возвращаясь к сказанному выше… Я про ту девушку, которая родила якобы не от меня, беременной была, а я ее бросил. Она все поняла и не напоминала о себе… Я иногда ее видел на улице, когда она куда-то шла… Видел, разумеется, из окна своего служебного автомобиля. Чаще всего она была с мальчиком — своим и моим, выходит, сыном. Причем не надо было анализы ДНК делать: мальчик был на меня очень похож… Я же когда в университете учился… Тогда был очень популярен один певец французский… А все говорили, что копия меня… То есть я — его копия… Короче говоря, мальчик пошел по музыкальной линии… Очень талантливый музыкант…
— Я знаю, о ком вы говорите, — произнесла Светлана и зажмурилась, чтобы не заплакать, и с трудом продолжила: — Об Александре.
— Ну да, — согласился Локтев, — в завещании его нет, но на его имя выписан пакет акций. Ведь человек, которого он считает своим настоящим отцом, тоже работал на заводе. Сначала в цехе обжига, а потом в охрану перешел — он инвалид был. Из Афганистана без ноги вернулся. На мину там наступил, и по колено ему оторвало. И моя любовь за него вышла… О чем это я?.. Ну да, смотрел я на нее из машины, и так сердце билось, словно хотело из груди выскочить, из машины выпрыгнуть и следом за ней бежать. И однажды я не выдержал. Сказал водителю, чтобы остановился. Вышел, подошел к ней и сказал, что жить без нее не могу с того самого момента, как в первый раз ее увидел на пионерской линейке. Она отвернулась, хочет что-то возразить, но не может. А я вижу, что у нее слезы по щекам в два ручья. Я говорю, Светик… Ее ведь, как и тебя, Светланой звали… И я говорю, давай сначала все начнем… Потому что мне так плохо — хоть в петлю… Она ответила, что тоже меня любит, но куда мужа девать, для которого она не просто Света, а Свет в окошке… Но как бы то ни было, встретились мы раз, другой… Просто говорили — ничего больше, даже поцелуев не было. То есть были, конечно, и поцелуи, но такие — дружеские, что ли. А потом ее муж улетел на слет воинов-афганцев. И я привез Светочку за город — как раз сюда, где этот дом тогда строился. Но здесь стояла другая избушка, в которой мы и провели целую ночь… Была осень, утром мы вышли обнявшись, а под подошвами трещала скорлупа грецких орехов, которыми был завален весь тогда еще маленький крестьянский двор. А потом…
Николай Захарович замолчал, закрыл глаза ладонью.
— А потом у вас родилась дочь Кристина Колесникова, — продолжила за него Светлана.
— Кристиночка, — кивнул Локтев, — это я ей имя придумал. Не придумал, а просто попросил назвать: так звали мою бабку — мать отца. Тогда же я решил уйти от жены… Когда она закатила очередной скандал, которые она устраивала по поводу и без него… чаще всего безо всякого повода, я ей сказал, что готов развестись, на том основании, что Костя не мой сын. И у меня есть акт генетической экспертизы, проведенной в Москве в государственной лаборатории. Жена пыталась орать, но я сообщил, что знаю, кто его настоящий отец…
— У вашего сына… то есть у Кости другой отец? — не поверила Светлана Петровна.
Локтев хотел кивнуть, но, видимо, и такое простое движение ему причиняло боль, и потому он поморщился и просто моргнул. Хотя поморщился, возможно, по другой причине.
— Я догадался об этом очень рано. Во-первых, Костя на меня ни капли не похож, в отличие от Саши Колесникова. Потом, у него абсолютно другие интересы: он ненавидел читать и не делал этого никогда, он лишен музыкального слуха, а я, если ты помнишь, неплохо пою и хорошо играю на гитаре. К тому же сразу узнал, от кого моя жена, то есть с кем она… У ее отца, когда тот заведовал отделом в ЦК КПСС, был помощник — молодой проныра. Потом, уже в наши времена, он пробился в Министерство финансов и занимался там раздачей векселей, которые выдавались с определенным дисконтом нужным людям. Потом эти векселя поступали в банки в качестве оплаты кому-то и за что-то, а Минфин уже у банков принимал эти бумажки по номинальной стоимости. Афера была многомиллиардной, потом она вскрылась… Но и с самого начала всем была понятна эта схема разворовывания бюджета… А тут вдруг вскрылась! Правда, до этого момента моя бывшая жена ушла от меня к тому проныре… И тот вдруг из уважаемого человека превращается
