— Чего встал? Помогай!

Но все уже было закончено. Администратор спросила у Алексея товарно-транспортную накладную, но он объяснил, что просто мимо проходил и решил помочь. Администратор удалилась, но вскоре вернулась с полиэтиленовым пакетом в руках. Протянула его Алексею.

— Возьми! Я знаю, как плохо тебе сейчас. Давно освободился?

Снегирев пожал плечами, принял пакет и заглянул внутрь. В пакете была нарезка колбасы, банка маринованных огурцов, черный хлеб, бутылка «Столичной» и пластиковая бутылочка кваса.

— Я сама чалилась по двести двадцать восьмой[1], — объяснила администраторша. — Меня на закладках взяли. Четыре года парилась, а ты, видать, поболе.

Алексей поблагодарил, но бутылку водки вернул.

— Не пил раньше — не собираюсь и теперь.

Он снова вышел во двор, долго смотрел на пыльные тополя, за которыми тянулся ряд старых бетонных гаражей, потом направился к ним. Когда-то эти гаражи были построены вместе с домом, в который вселились сотрудники городского комитета партии и передовые рабочие кирпичного завода. А в гаражах расположились «лады» членов партийного руководства и «москвичи» передовиков. Снегирев не спеша шел мимо, пока наконец не остановился возле одного гаража, дверь которого была приоткрыта. Постоял какое-то время, словно раздумывая — стоит ли входить внутрь. Уже было шагнул, но все же не решился. Отошел к тополям и сел под одним из них на полусгнившие доски старого столика, вросшего в землю ржавыми металлическими ножками. Из гаража вышел пятидесятилетний мужчина, распахнул обе створки дверей и снова вернулся внутрь. Вскоре оттуда выехал белый «форд куга» и остановился, мужчина вновь вышел, чтобы закрыть ворота, и только теперь заметил Снегирева. Увидел просто человека, сидящего на столике для домино, скользнул по нему взглядом, шагнул к своему автомобилю и тут же застыл удивленный, очевидно узнав и не поверив тому, что увидел. Алексей направился к нему. Близко подходить не стал, чтобы не подавать руки, которую и так никто ему пожимать не будет. Остановился за три шага и поздоровался. И тут же спросил:

— Как Настя?

— Теперь лучше. Даже значительно лучше, — ответил мужчина. — Но ведь столько времени прошло. Вот только из дома почти не выходит. Почти не говорит. То есть совсем не говорит, когда спросишь ее, она только кивает. Редко когда сама о чем-то попросит. Но ты меня извини, что я тогда на суде нес невесть что… Сам понимаешь, Настя мне как родная, других у меня вообще нет. Да и менты, следователи накачали, сказали, что это ты сделал наверняка: только с доказательствами у них слабовато…

— Да ладно, — кивнул Алексей, — не вы один.

— Я знал, что тебя выпустят. Встретил недавно Колобова-старшего, и он сказал, что твое дело пересматривается. Московские следователи и меня вызывали… Не только меня… А за гараж извини… Я верну, если скажешь. Я же принял его по-соседски и не в счет компенсации морального ущерба. А так бы другой забрал. Но мне по суду его отписали, как положено — в порядке компенсации… А мотоцикл твой на торги выставили, и квартиру тоже… Но это после того, как мама твоя умерла. Родственники той художницы с кирпичного завода потребовали… Если скажешь, я тебе гараж верну, конечно… Могу даже какую-то сумму выплатить за то, что пользовался. Но я там погреб сделал, чтобы картошку и яблоки зимой хранить… А больше ничего не трогал. Там диван твой стоит, кресло до сих пор и музыкальный центр…

Снегирев махнул рукой.

— Пользуйтесь, мне все равно туда нечего ставить.

— Тебя отпустили или как? — шепнул мужчина, словно опасаясь, что их могут слышать. — Оправдали? Или за отсутствием улик освободили?

— А в чем разница? — переспросил Алексей.

Сосед пожал плечами и объяснил:

— Для тебя никакой, но народ захочет знать. Если не виновен — это одно, а за недоказанностью выпустили — совсем другое. Тут ведь поначалу почти никто не верил, что это ты лютовал, а потом вдруг поверили. Я же Настю свою тоже спрашивал… Один всего раз и спросил, но ее так заколотило, сразу жена прибежала, ее к себе прижала — вспоминать страшно. Девочка чудом жива осталась. Спасибо тому мужику-рыболову, что ее нашел тогда и на дорогу вытащил. Если бы не он, то не было бы у нас дочки. Я ему потом денег предложил. Сказал, что ничего не жалко для спасителя Настеньки.

— Взял?

— Нет. Отказался. Хороший мужик — так у нас весь народ такой. Могут ругаться, ссориться друг с дружкой, а когда беда общая, то потом — неразлейвода. Я сказал, что все вдруг поверили… Нет, конечно, не все. Вася Колобок за тебя пытался вступиться, но он, сам знаешь, человек подневольный: папа ему приказал или кто другой — и он рта больше не открывал. А одна девчонка, кстати тоже из того календарика, на каждом углу за тебя агитировала, но ее как-то затащили в ментовку и провели беседу. Она и уехала.

— Шахова?

— Шахова, которая за Костю Локтева замуж вышла? Нет, другая… Та, которая «Звездной ночью» была. Она сейчас за стойкой у бывшей редакторши коктейли разливает…

— Я знаю.

Мужчина посмотрел на него внимательно и спросил:

— Ты где остановился?

— Нигде: я всего два часа как в городе.

— Гостиницы нынче дорогие, — напомнил сосед, — квартиру вашу забрали на торги, продали, но никто пока не въехал. Но все равно: теперь вряд ли тебе отдадут, потому что в ней добросовестный приобретатель поселится, и он любой суд выиграет. Я с такими делами уже сталкивался. А новую квартиру тебе никто не даст. Не только новую, но даже старую — развалюху не дадут. Где жить будешь? А гостиницы нынче, сам знаешь…

Сосед протянул связку ключей.

— Можешь гараж обратно забрать. Пока там можно жить. Диван велюровый — хороший, раскладной, но это еще ваш, одеяло и подушка в бельевом ящике. Холодно не будет, и жарко тоже не будет. Раньше крыша нагревалась в жару, но я снизу под ней проложил минеральную вату: в мороз тепло, а летом не жарко. Ну, бери ключи!

— Только если перебиться на время, — согласился Снегирев, забирая связку.

— Я бы с тобой посидел сейчас, но у меня на три часа назначено заседание комиссии по землепользованию. Так что извини…

— Спасибо, Леонид Тарасович.

— Не стоит благодарности. Мне и самому перед тобой неудобно. И за гараж, и за себя самого. За то, что я тебя тогда хотел на куски порвать — так ненавидел! Я и сейчас порву того гада, когда его найдут. Я же по своим каналам пытался