Дура метнулась к плите, схватила сковороду, показала мне ее, сделала вид, что режет мясо большим ножом, потом взяла тарелку, поднесла ее к моему рту… И вся пантомима повторилась, закончившись игривым шлепком. Это было безумие…

— Ты что хочешь сказать… — выдавил я наконец. — Я спрашиваю тебя: где Александра?

Она с раздражением указала сперва на мой живот, потом на свой. И тут я начал понимать.

— Ты хочешь сказать, что…

— Ы-ы-ы! — обрадовалась она.

— Ты ее… Убила? — Я не чувствовал своих губ.

— Ы-ы-ы! — простодушно подтвердила дура.

— Отнесла в подвал, да? — Это говорил не я, кто-то другой. Я не мог бы этого произнести. Никогда бы не смог, но тем не менее слышал свой голос, и этот голос звучал на удивление буднично. — Ты убила ее, чтобы я не уехал отсюда? Разделала, как тушу, потому в подвале такая вонь? Александра все это время… Была там?

Она едва не прыгала от счастья. Наконец-то у нас получился связный разговор.

— И я… И мы с тобой… Эта свинина, которую ты жарила, была… Ею? И почтальон ничего тебе не привозил. Я ведь не заметил у него никакого свертка…

— Ы-ы-ы!

Я очнулся и ударил ее по лицу, тут же отдернув руку. Мне показалось, чтсг кошмарные мелкие зубки прокусят мне пальцы, но этого не случилось. Дура приняла оплеуху, как нечто должное. Она стояла передо мной, опустив лицо, и даже не плакала больше. Я мог ее бить, пока не забил бы до смерти, а она не проронила бы ни звука.

Немедленно бежать отсюда! От этой людоедки, сделавшей и меня людоедом, от этого ужасного дома, от всего! К людям!

Я выскочил во двор и завел машину. Потом мне пришла в голову мысль, что нельзя оставлять преступницу одну — она сбежит. Я бросился обратно, вытащил дуру из дома, скрутил ей руки своим ремнем и повалил на заднее сиденье. Туда же бросил улики — вещи Александры. Тварь не проронила ни звука, даже глазом не моргнула. Была на удивление спокойна — будто архаическая статуя. Меня даже в этот момент ужасала власть, которую я имел над нею.

Я выжимал максимальную скорость, не замечая ни дороги, ни времени. В голове вертелись ужасные мысли. Вот так — я сбежал в глушь, спрятался от проблем, нанял сумасшедшую прислугу, съел с ней на пару свою невесту… Меня чуть не вырвало, но я выдержал.

Через некоторое время вдали показались строения. Я еще не успел прийти в себя и потому не сразу понял, что в открывшейся мне картине что-то не так. Не было церковного шпиля, не было магазина, где я покупал продукты, не было главной улицы под названием Почтовая… Не было…

Людей.

Людей тоже не было. А были на улицах чудища с такими же деформированными лицами, как у моей прислуги. Я стал кричать и кричал, оглушая себя, до тех пор, пока не нажал на тормоз и не остановил машину. Я хотел развернуться и рвануть отсюда, но в последний момент почему-то остановился. Мне показалось, что я сошел с ума, а значит, ехать куда-то бесполезно. От себя не уедешь.

Моя дура сидела сзади и радостно визжала, приветствуя через стекло односельчан.

Я поехал не в ту сторону.

Я попал в ее деревню.

Тут все такие.

Меня привели в чувство чудовища. Они дали мне какое-то горячее соленое питье, и голова понемногу перестала кружиться. Один из них со мной говорил — долго, спокойно, ласково. Он говорил целый час, прежде чем я стал кое-что понимать из его речи.

Газета не была подделкой. Это была настоящая газета, только здешняя. После того как ко мне устроилась прислуга отсюда, ей стали привозить газету из родной деревни.

А прежний почтальон… На каком-то перекрестке он встретился со здешним, и тот забрал у него письмо Александры. А что с ним было потом?

Добрососедская услуга…

Я просто поехал не в ту сторону.

Снова затмение, снова соленое питье, снова этот… Человеком назвать его не могу. Он принес мне какие-то бумаги. Я их прочел — все-таки здешней письменностью уже овладел, а потом опять лишился чувств.

Это было свидетельство о браке моих родителей. Теперь я знал, кто мой отец. Теперь у меня была справка. Наконец-то я ее нашел. И нашел его.

Он рассказал мне все, когда увидел, что я в состоянии слушать и понимать. Моя мать сошлась с ним от одиночества. Отец не отпускал ее в город, а в этой глуши не из кого было выбирать. Они встретились случайно. Мать отправилась на прогулку и ушла слишком далеко от дома… И если с первого взгляда он показался ей уродом, то в его глазах, она тоже не была красавицей. И потом, они жили по соседству… Их разделяло только несколько километров выжженной солнцем земли, и с этой точки зрения, они были равны. Она привыкла к нему…

Там, за их захолустной деревней, говорил он мне, простирается огромный мир. Там тоже города, машины и заводы, войны и революции, преступления и жертвы… Законы, которые нужно соблюдать, и беззакония… Весь мой мир отражен в их мире, как в зеркале, а зеркало стоит в таком глухом углу, где никого это не интересует. В поселке на моей стороне многие знают… Но молчат. Потому что в деревне ссориться с соседями не принято.

И на моей стороне все давно привыкли к тому, что почтальон может привезти газету, напечатанную иероглифами. А сюда иногда попадают наши газеты. Их читают, хотя и с трудом, в основном — объявления. Из них можно узнать много полезного… Так ко мне попала моя служанка. В ее деревне работы не было.

Мой отец отсюда, и поэтому меня они не съедят. Они едят… Да, людей. И не видят в этом ничего ужасного. Насколько я понял, они ловят случайных путников на дорогах. Иногда, накануне своих больших праздников, промышляют в поселке. Но мясо для них — деликатес, поэтому жертв немного. Да и все их праздники давно уже у нас известны, так что в определенные дни люди просто стараются оставаться дома и относятся к этому философски. Сила привычки…

Впервые показался на улице. Сделал несколько неуверенных шагов, потом еще несколько. Он шел рядом, поддерживая меня под локоть. Народу было немного, но перед магазином стояла молодежь. Увидел знакомое лицо — если это можно назвать лицом. Она обрадовалась, кинулась ко мне, я закричал… Он меня унес обратно в