Выяснилось, что моя бывшая прислуга считается местной красавицей. Она бедная, но порядочная — так сказал мне отец. Я уже видел других девушек — верно, они еще уродливее… Или я просто к ней привык? Она приходит иногда в гости и смотрит так умильно, что меня тошнит… Стараюсь больше спать и не думать. Главное, не думать.

Единственная надежда — что я безнадежно сошел с ума и теперь просто-напросто коротаю время в смирительной рубашке, напичканный наркотиками, затерянный в тумане, в кошмарных снах. Сошел с ума от стояния в бесконечных очередях, и никуда не выезжал из города, и не возвращался в родительский дом, и не было ничего, не было! Когда я думаю об этом, становится легче.

Бежать? Если бы меня удерживали туг насильно, я бы бежал. Я бы отдал жизнь, чтобы сбежать. Но меня никто не держит, они считают меня своим. Я могу покинуть эту деревню в любой момент, но именно поэтому и остаюсь. Свобода может связать хуже рабства. У меня есть право выбора, и я медлю… Медлю… И куда бежать после того, что стало с Александрой? После того, как узнал про своего отца?

Здешняя мясная лавка…

Обращаются со мной — лучше некуда. Живу в доме отца, он от меня почти не отходит. У него большая семья, но он с любовью говорит о моей матери, объясняет, что расстались они только потому, что она хотела, чтобы я родился и вырос на другой стороне. Он не смог ее отговорить и сам отвез к деду. Но зачат я был тут.

Говорю уже свободно, читаю тоже. У него на книжной полке тоже есть собрание сочинений Эдгара По! В переводе…

Это, как подойти к зеркалу и увидеть там вместо себя уродливое чудище. Но чудище повторяет твои движения и гримасы, и вот ваши пальцы соприкасаются на стекле: твои — снаружи, его — изнутри… И это кошмар, но это и правда, потому что зеркала не лгут. Даже кривое зеркало отражает тебя, и только тебя, и спорить с этим невозможно.

Он называет меня «сынок». Он — это все, что у меня осталось на свете. У него на столе в кабинете стоит фотография моей матери. И еще одна — он и моя мать за свадебным ужином, вокруг чудовища, а на столе…

Обмороки прекратились, теперь мне гораздо лучше. Жизнь продолжается. Чтобы вернуться обратно, достаточно сесть в машину и несколько часов подскакивать на сельских проселочных дорогах… Так просто, что даже смешно. Так просто, что невозможно.

Мне некуда возвращаться, не к кому. Моя семья здесь. Я уже получил новый паспорт — кстати, безо всяких проволочек, и скоро женюсь на самой красивой девушке в деревне. Правда, она бедна, но зато очень порядочна, замечательно готовит и обожает меня до безумия. До такой степени, что носит меня на руках.

Ее зовут Лигейя.

Следующую страницу я напишу на языке, который никто из вас не поймет.

Боб ГРЕЙ

КАМЕРА ХРАНЕНИЯ

Наконец-то ему доверили настоящее дело. Тони Монтечино был счастлив. Перспектива оказаться на электрическом стуле его не пугала.

Он шел по улице и насвистывал, радуясь редким лучам солнца, пробивающимся сквозь частокол небоскребов. Кейс приятно оттягивал руку. Пятьсот тысяч долларов мелкими купюрами — вес не слишком большой, но ощутимый. Пластиковую взрывчатку, укрытую в стенках «дипломата», в расчет можно не принимать — легкая вещь, но мощная.

Тони сунул руку в карман куртки, достал ключи от автомобиля. Ключи были нанизаны на металлическое кольцо. На нем же болтался пульт-брелок управления автосигнализацией. Четыре кнопки на пульте имели различные, но одинаково мирные функции, а вот если быстро нажать в такой последовательности — 1, 4, 2, 3 — раздастся взрыв. Кейс разлетится в клочья, как и человек, который держит его в руках.

И начнется война. Впрочем, война между кланами подспудно идет уже не один год, и смерть Джо Фостера может стать рубежом, после которого победа Маурицио Фаринелли не будет вызывать сомнений. Сознание, что и он приобщен к этому великому делу, наполняло Антонио Монтечино гордостью. Он погладил пальцем брелок и убрал его. До поры.

— Запомнишь? — спросил дон Маурицио. — 1, 4, 2, 3.

— Запомнил, — почтительно наклонил голову скромный «солдат» мафии.

— Повтори.

— 1, 4, 3, 2. Простите. 1, 4, 2, 3.

Дон Маурицио поджал губы. Тони и не подумал обидеться. Если и были у него какие-никакие достоинства, так это исполнительность, во-первых, и скептическое отношение к своим умственным способностям, во-вторых. А еще — бесстрашие, отчасти являющееся следствием того и другого.

— Все будет в порядке. Обещаю! — поклялся он.

Дон промолчал.

«Все будет в порядке», — твердил Тони, уворачиваясь от прохожих, норовящих задеть его плечом. Что хуже — они могли зацепить кейс: высокий мужчина, банковский служащий по облику, чуть не наподдал его коленом, а юная мамаша едва не ударила коляской. Собственная жизнь не слишком беспокоила Антонио Монтечино. Он был фаталистом — чему быть, того не миновать. Но, как человек богобоязненный, считал величайшим грехом лишить жизни ни в чем не повинного. Вот и уворачивался… Правда, дон Маурицио уверял, что от случайного сотрясения взрывчатка не сдетонирует, но лучше подстраховаться.

Тони перешел улицу и остановился у дверей супермаркета. Взглянул на часы. Нахмурился. Его усердие обернулось тем, что он явился раньше назначенного срока.

— Ты войдешь в магазин в полдень, — говорил Фаринелли, — и сдашь кейс в камеру хранения. Это металлические ячейки, как на вокзалах, с ключами. Заперев бокс, возьми магазинную тележку. Веди себя естественно, набери чего-нибудь… Ровно в 12.07 ты должен быть у полок с арахисовым маслом. Джо Фостер явится сам, эти полмиллиона он никому не доверит. Незаметно отдашь ему ключ от ячейки — и к кассе. На улице подойдешь к витрине книжного киоска. Отражение покажет, как Джо Фостер садится в машину. Когда автомобиль вывернет на проезжую часть, нажмешь кнопки. В каком порядке?

— 1, 4, 2, 3.

Маурицио Фаринелли кивнул.

— Взрыв разнесет Фостера. Только его.

Антонио Монтечино смотрел на дона влюбленными глазами. Он знал, что Маурицио Фаринелли так продумает акцию возмездия, что, кроме Фостера, ни одна живая душа не пострадает.

— И не вздумай подобрать что-нибудь из того, что вылетит из машины.

Разумеется, дон имел в виду не ошметки человечины, в конце концов Тони не каннибал какой-нибудь, а купюры.

— Позвольте спросить, дон Маурицио. Зачем использовать настоящие