Тони достал брелок. «Секьюрити» не обращали на него внимания. С легким сердцем он стал нажимать на кнопки. Ничего не произошло. Пот выступил на лбу. Тони стал нажимать снова: 1, 4, 3… — да нет же! — 2, 3.

Взрыв потряс улицу. Двери «Бьюика» сорвало с креплений, капот закувыркался в грохочущем воздухе. Ударная волна разметала витринные стекла — как целые, так и остатки разбитых выстрелами. Кривые, как ятаганы, осколки влетели в магазин, и два из них вонзились в ногу и спину Тони.

Через пять минут его перевязывал полицейский врач. Толстый негр-полицейский подошел к бледным и помятым «секьюрити», спросил устало:

— Ну, где ваш воришка?

Охранники переглянулись и не ответили. Если бы не Антонио Монтечино, прикрывший их, осколки достались бы им.

Тони, которого укладывали на носилки, тоже молчал. Молчал и счастливо улыбался.

Боб ГРЕЙ

ЧЕЛОВЕК, КОТОРЫЙ ЛАЯЛ

Каждую неделю по пятницам я отправляю письмо губернатору штата Мэлу Аттисону. Ненавижу! Что и излагаю без малого двенадцать лет. Моему упорству позавидовал бы и мифический Сизиф!

Полиция давно махнула на меня рукой. Надо отдать им должное — быстро разобрались, что вреда от меня ни на грош. Была бы возможность, обязательно сотворил какую пакость, но ведь нету такой возможности, нету…

Журналисты были упорнее, но и они отступились. А поначалу подозревали, что в моих посланиях кроется что-то помимо уличной брани, террористом считали, недоумки.

Соседям тоже наплевать на старого маразматика. Лишь бы не бросал объедки из окна, а так им без разницы — жив я или давно загнулся в своем кресле.

Что до родни, ее у меня нет, если и есть где родственничек, так я не знаю. Признаться, и знать не хочу.

Когда пьяный водитель еще не сшиб меня, оставив на тротуаре с переломом шейки бедра, я частенько выезжал на общественные мероприятия, которые Мэл Аттисон прямо-таки обожает.

— Друзья! Граждане! Братья! Наша великая страна в опасности!

Это его типичное вступление, тот еще оратор, Цицерон недоделанный. Любит перед людьми покрасоваться. И когда был мэром Литл-Крика, и сейчас, перебравшись в губернаторское кресло. Всякие там ассоциации, движения, все ему рады. Расфуфыренные, ошалевшие от безделья домохозяйки, мелкое чиновное жулье, сдвинутые на спасении человечества интеллигенты. При других обстоятельствах я такую компанию за милю обходил, но тут у меня был свой интерес.

Близко к Аттисону меня, правда, не подпускали — гориллы его бдят, точно Форт-Нокс охраняют.

— Сюда, пожалуйста. Сюда… — а сами плечами оттирают. Но бывало и круче: — Куда прешь, скотина?!

Случалось такое, впрочем, нечасто, чтобы они языки или руки распускали. Пусть мэр у нас персона регулярно избираемая, а все же лишний раз имеющих право голоса лучше не обижать. Так Мэл Аттисон своих телохранителей настраивал, соответственно они и действовали, редко-редко срывались — чего-чего, а доводить людей до белого каления я умею.

Короче, приходилось метать издали. Не камни, конечно, а взгляды. Испепелить мэра, однако, не удавалось. Вместо того чтобы превратиться в головешку и рассыпаться золой, Аттисон безостановочно скалил зубы и молол благоглупости. Это он умеет, жучила.

Водителя, отправившего меня на госпитальную койку, отправили в тюрьму. Но мне от этого было не легче. Кость срослась плохо, и с тех пор я лишен возможности вживую лицезреть эту толстокожую скотину. Только по телевизору, куда Мэл Аттисон так и норовит пролезть при каждом удобном случае. Должен вам сказать, что не могу отказать себе в удовольствии плюнуть в его мерзкую харю, стоит ей появиться на экране. Маленькое, но удовольствие. Плохо лишь, что потом приходится за собой самому и убирать. Ясное дело, занимаюсь я этим без охоты, и от обиды, злости и горечи подвываю, как дряхлый, беззубый и никому не нужный пес.

А в иные времена я был о-го-го! Особенно когда работал у Джулиано Старецци.

Хуже его лавки не было во всем Литл-Крике. Денег итальяшка платил мало, но после тюрьмы, откуда меня выпустили под надзор местной полиции, деваться было некуда. Обидно до жути: ну ткнул в баре ножиком какого-то ниггера, так мало что оттрубил срок, еще и повязали работой у задрипанного макаронника.

— Эй, ты, — цедил бакалейщик.

Это он мне! Американцу в четвергом поколении! Разумеется, я не откликался. Тогда Старецци принимался поносить меня последними словами. Знал, гад, что не могу я сделать то, чего требует душа — пересчитать ему все зубы, а заодно и ребра. Мигом обратно за решетку угодил бы, у поднадзорных это запросто, с ними не церемонятся.

Так и жил я, страдая от бесчеловечного отношения, даже похудел от мыслей, как судьбу свою наладить. И материальное положение, естественно. Тут-то мне и подфартило. Мэл Аттисон, градоначальник Литл-Крика, решил пополнить городскую казну, улучшив собираемость налогов. Бурную деятельность развил, но почему-то особое внимание обратил на домашнюю живность в лице лучших друзей человека, то бишь собак.

К величайшему огорчению муниципалитета и Ат-тисона лично, не все собачники Литл-Крика проявляли себя законопослушными американцами. И тогда Атгисон распорядился отсчитывать энную сумму каждому, кто даст налоговой инспекции сведения о злостных неплательщиках. Вот так!

Это я уже потом узнал, что в Европе, в Бельгии, скажем, и в Швеции, такими вещами занимаются профессионально подготовленные фининспекторы, но мы-то не в Европе, для нас такие штучки внове. С другой стороны, деньги и усердие общественности подчас эффективнее, чем должностные полномочия специально отряженной на дело личности. Но это я так, к слову, кое-какие наблюдения, почерпнутые из собственного опыта.

Как бы то ни было, Мэл Атгисон дал высочайшее распоряжение, и началась в Литл-Крике потеха…

В детстве мы с такими же, как я, шпанистыми ребятами обожали пугать громким лаем парочки, расположившиеся на часок в кустах городских скверов. Вы бы видели, как они улепетывали! То-то смеху было. И надо заметить, среди нашей малолетней и малорослой шайки я был первым из первых, никто не мог лучше меня тявкать, гавкать, лаять и выть. Аж дрожь по коже!

Вот когда пригодилась мне наука детства. Каждый вечер выходил я на охоту, методично исследуя угодья под названием Литл-Крик. Богатые угодья!

— На Вязовой аллее заплатили Джонсы, Крауксы, Харперы и Ароновичи, — сообщали