Когда пришла Лида, я объяснил, почему мы должны идти такой толпой. Ехали молча до самой станции метро. Дальше пошли пешком, машина — следом. Как на похоронах. Мы идем, она ползет. Потом остановилась, а мы запетляли дворами. Молодец Лида, запомнила дорогу. А ведь тогда шла не при ясном солнышке, в темноте. Видимо, у страха глаза не только велики, но еще и зорки.

Вышли в садик. По садику люди прохаживаются в халатах линяло-синего цвета. Значит, больница, а не клуб. А вот и скамья.

Походил я вокруг, посмотрел. Но что могло остаться? Составил протокол, схему.

Пошли обратно. Когда проходили мимо дома барачного типа, Лида указала на тройку парней. Они стояли у подъезда и лениво переговаривались. Парни на нас не обратили внимания. Мы тоже постарались не бросаться в глаза: идем, мол, парочками по своим делам.

— Тогда, возвращаясь к метро, Виктор подходил к каким-то ребятам, стоявшим там же, — вспомнила Лида.

— К этим?

— Не знаю, было темно.

— Подходил, а дальше что?

— Поговорил и вернулся. И предложил Алику — он со мной оставался: «Пошли к ним...»

— А Алик?

— Алик заругался: «Ты что, с ума сошел?!»

Те или не те парни, но одна зацепочка есть.

— А когда в первый раз были на танцах и в буфет заходили, неужели он никого из знакомых не встретил? — спрашиваю, идя к машине.

— Вспомнила. Кивнул одному парню. Даже сказал, что это знакомый одного из джазистов. Откуда знает, не сказал. Кажется, парня не пропускала билетерша. Джазист провел.

— Имя не называл?

— Нет.

Надо браться за джазистов и билетеров. Зацепочка посерьезнее.

Посадил я ребят в машину и Лиду с ними. Попросил шофера отвезти, куда им надо. Сам в Дом культуры пошел. Благо недалеко.

Зашел к директору, объяснил откуда и попросил вызвать музыкантов по очереди.

— Скажите, что я из филармонии, хочу побеседовать о работе.

Музыкантов было немного, человек восемь-десять. Входили по одному, радостные, возбужденные: еще бы, из самодеятельности приглашают в филармонию.

Радость их гасла, как звук. Но и мне их ответы тоже радости не принесли. Ребята старались, морщили лбы и даже друг друга пытали, но никто никого в Дом культуры не приводил в тот вечер.

Попросил директора вызвать билетеров.

— Ой, что было, что было. Разве всех упомнишь, кто лез! — всплеснула руками билетерша.

— Если захотите, вспомните. Очень надо вспомнить, — взмолился я.

— Да как же, конечно, помню. Всех их, паразитов, помню.

— Как — всех?

— Да ведь одни и те же рвутся всегда, — пояснила она.

— А мне все не нужны, мне один нужен, — сказал я, — тот, кого музыкант провел. Был такой?

— Нет, музыканты никого не проводили... Постойте, один парень прошел. Я не пускала, а он говорил, что к контрабасу идет, что и сам он тоже контрабас.

— Опишите его поподробнее, пожалуйста.

— Невысокий, светловолосый, свитер на нем голубой в красную полоску.

— Что же вы утаили про парня, который к вам шел? Он тоже контрабас? — спрашиваю контрабаса.

— Позвольте, — обратился контрабас к билетерше, — разве я проводил кого-нибудь в тот вечер? Вы можете подтвердить?

— Вы не проводили, а вас спрашивал один, и я пропустила.

— Мало ли кто меня может спрашивать! Меня пол-Москвы знает. Какой он внешне?

Билетерша снова описала приметы парня в голубом свитере.

— Ага! Так это же Олег, Людин знакомый. Верно, он пытается что-то изобразить на инструменте.

— Так вы его видели на вечере?

— По правде говоря, я никого не вижу, когда играю. Мне рост не позволяет, — усмехнулся контрабас.

Его рост позволил бы ему подрабатывать дежурным на пожарной каланче. Но, играя, он, видимо, так изгибался над инструментом, что перед глазами стояла лишь дека.

— Весь в музыке, когда играю, — добавил он, усиливая впечатление.

Я кивнул понимающе. Он стал тереть свой короткий ежик.

— Видел... более того, он еще просил дать разок сыграть.

— Дали?

— Я инструмент никому не даю. Не имею такой привычки. А что он натворил?

— Ничего. Но очень нужен.

— У меня есть Людин телефон, позвоните ей.

Контрабас вынул записную книжку размером с гроссбух. Стал копаться. Я думал, он никогда не доберется до телефона, столько в пухлой книжке было записей. Одна на другой.

— У меня для «Люд» отдельная страничка, — засмеялся «ничего не видящий во время игры». Наверно, в перерывах разгибается и заполняет книжку.

— Увидите Люду, передайте привет, — сказал он, сообщив номер, — пусть не обижается, что с уголовным розыском познакомил. Полезно для профилактики.

Люда жила сравнительно недалеко от Дома культуры, как пояснил ее знакомый. Но я решил вызвать ее на Петровку. К этому времени и сам туда подъеду.

— С Петровки? —  она. — Как интересно! Вадик, брось разыгрывать.

— Никакой я не Вадик, я же объяснил, что звонит старший следователь, хочет вас видеть по важному вопросу.

— Тогда пришлите повестку. Если не розыгрыш.

— Повестка будет идти три дня, а вы мне нужны сейчас, именно сейчас.

— Если я срочно нужна, то приезжайте сами. Или пришлите младшего следователя, если вы старший, — она засмеялась.

— Хорошо, я приеду. Дайте ваш адрес.

— Интересно. Вы меня вызываете и даже адреса не знаете.

— Хорошо. Я узнаю ваш адрес. Но вы будьте дома.

Любопытство пересилило. Она назвала адрес.

Встретила приветливо. Правда, смутилась и даже извинилась, что не поверила.

— Ничего страшного, — утешил я, предъявляя удостоверение. Она взглянула, но не от подозрительности, а из любопытства, и воскликнула:

— Как интересно!

— И мне интересно, — сказал я, усаживаясь на тахту по ее приглашению и отказываясь от чашечки кофе, который она успела непостижимо быстро сварить и налить. Она не дала мне досказать, что интересно, и спросила:

— Вам запрещают пить кофе в частных домах?

— Я не очень люблю кофе, я люблю крепкий чай.

Не менее быстро я был напоен крепким чаем.

— Видите, как хорошо, что вы пришли ко мне. Ну кто бы вас напоил таким вкусным чаем? Ведь вкусный?

Действительно, чай был великолепный. И бутерброд с сыром. Есть хотелось