— Какой смешной заяц! — приговаривала она. — А выдры такие деловые… Ой, как красиво! А это где? Тут, возле нас? На горе?

Она говорила «возле нас», как будто они жили вместе. И он поймал себя на том, что ему очень хочется, чтобы они действительно жили вместе, здесь, во Франции, на горе, и сидели вечерами рядом, по-семейному, на этом самом диване перед телевизором или рассматривали фотографии, вот, как сейчас… Он рассказывал ей о том, где и когда он что-то увидел, с забавными подробностями, чтобы отвлечь ее от тяжелых пугавших ее мыслей о болезни или о муже.

Однако постепенно возбуждение ее стало сменяться усталостью. Время от времени она опускала руку со смартфоном и сидела, прикрыв глаза, молча, отдыхая. Он видел, что болезнь забирает ее все сильнее, и страх за нее нарастал в нем.

— Давай смерим температуру, — наконец, мягко попросил он.

Она не стала спорить. На сей раз он проследил, чтобы прошли положенные пять минут, прежде чем она вынула термометр. Столбик показывал 39, 3. Этого он и боялся.

— Сколько? — спросила она. — Дай, я посмотрю.

Она взяла градусник у него из рук, взглянула и переменилась в лице.

— Он врет! — воскликнула она и с досадой швырнула градусник на пол. — Этого не может быть! Я бы чувствовала!

Термометр разлетелся на осколки, мелкие шарики ртути раскатились по каменному полу.

— Ой, что я наделала?! — испугалась она. — Извини меня, пожалуйста! Я сейчас все уберу…

Она хотела подняться, но он ее не пустил.

— Я сам уберу, потом. Это чепуха, не обращай внимания, забудь.

Она порывисто обняла его, крепко прижалась к нему.

— Я не поеду в больницу! Не отправляй меня в больницу! Пожалуйста! Я не вернусь оттуда! Я знаю, что не вернусь. Пожалуйста! Обещай мне!

Она вздрагивала, не то от озноба, не то от страха.

— Да, — сказал он, целуя ее воспаленную щеку. — Хорошо. Мы останемся здесь. Пойдем к тебе, ляжем.

— Да, давай ляжем вместе. Я буду вот так тебя обнимать… Мы заснем, а утром проснемся, и мне станет лучше, ведь может такое быть?

***

Зоя Каломейцева вела немало сложных дел, в которых решалась судьба огромных денег; у нее было достаточно недоброжелателей, некоторые из них вполне могли ее заказать. И все же Норов не сомневался в том, что за покушением стоит именно Миша Мордашов. Собственно, в этом был уверен весь Саратов, потрясенный наглостью и жестокостью преступления.

До сих пор война мэрии, вернее, Норова с Мишей носила финансовый характер и в целом оставалась в правовом поле, не переходя в открытую уголовщину. Нападение на зятя Каломейцевой и сожженная машина похоронщика были актами мелкого хулиганства, нервными срывами; серьезными преступлениями их назвать было нельзя.

Но расстрелять среди бела дня председателя областного суда… женщину… прямо на ступенях здания… у всех на виду?! Такого еще не было не то что в Саратове, — во всей России! Миша перешел все границы. Спускать ему это Норов не собирался.

***

Свадьба Норова и Верочки получилась роскошной, нарядной, с церковным венчанием в соборе Петра и Павла и шумными трехдневными гуляниями. В светской жизни Саратова она стала событием года; о ней много писали газеты, а фотографии появлялись в глянцевых журналах еще несколько лет.

Венчал их отец Николай, торжественный, величественный и просветленный. Верочка была в длинном белом великолепном платье, заказанном в Москве, куда они с Норовым летали за свадебными покупками. С белокурыми локонами, над которыми все утро колдовала ее парикмахерша, сияющая, взволнованная, нежная, она казалась большеглазым ангелом.

Длинную, прозрачную фату несли за ней две хорошенькие девочки в белом, лет девяти, дальние ее родственницы. Переполненные сознанием своей важности, они переглядывались, перешептывались, путались и сбивались с шага.

Норов, в специально сшитом для этого случая итальянскими дизайнерами смокинге за 20 тысяч долларов, в бабочке, тоже взволнованный и серьезный, был очень элегантен. Они с Верочкой являли собой картинную пару: юная, воздушная нежная девочка рядом с мужественным смуглым красивым мужчиной.

Свидетелем со стороны Норова был Дорошенко, а у Верочки — Ольга Осинкина. Во время церемонии под многочисленными камерами они держали над головами новобрачных золотые царские венцы, и Ольга, глядя на Верочку и Норова, так расчувствовалась, что даже всплакнула.

Когда отец Николай обводил новобрачных вокруг аналоя, одна из девочек нечаянно наступила на фату, и та порвалась. Верочка не заметила этого, зато раскрашенная, как матрешка, Маргарита Николаевна, умильно следившая за церемонией, перепугалась и принялась креститься, — ей почудилась в этом дурная примета.

***

В спальне Анны, в темноте они лежали на постели, лицом друг к другу, под толстым теплым одеялом, слушая пронзительную перебранку сычей. Норову было жарко, но он не показывал виду. Обхватив его руками, Анна прижималась к нему, дышала учащенно и прерывисто. Время от времени у нее начинался сухой кашель, подолгу ее не отпускавший. Она садилась на краю кровати и кашляла, кашляла, не в силах остановиться. Он тоже вскакивал, садился рядом, обнимал ее, подносил воды, гладил по спине, не зная, чем еще помочь. Затем кашель затихал, они вновь ложились и лежали, обнявшись, до следующего приступа. Ее жар, ощущаемый им сквозь ткань платья, жег его, не давал ему покоя, он желал вобрать его в себя, освободить ее от него, дать ей покой и прохладу.

— Ты меня простил? — спросила она тихо.

— За что?

— За те документы? Я ведь не хотела тебе навредить.…

— Перестань. Забудь, я тебя прошу. Это не имело никакого значения. Меня все равно убрали бы из политики, не тем способом, так другим. Зато мы сейчас вместе, любим друг друга. В конце концов, важно только это.

Ее пальцы на его плече благодарно сжались.

— Да, да, ты прав, спасибо. А за мое замужество… тоже прощаешь?

— О замужестве вообще нет речи! Я же уехал, ничего не объяснив. С моей стороны, это был нехороший поступок.

— Ты ни в чем не виноват! Ты не любил меня тогда, я сама захотела быть с тобой, я очень этого хотела, всегда. А ты просто не сумел отказать. Тебе этого не было нужно.

— В любом случае, начать новую жизнь было твоим законным правом.

— Но мне не нужна была новая жизнь! — перебила она. — Совершенно не нужна! Дело было совсем не в этом! Я была готова ждать тебя всегда, сколько потребуется!

Она вновь закашлялась и села на постели. Сидя рядом и гладя ее по спине, он ждал, пока приступ пройдет.

— Сколько угодно! — повторила она, возвращаясь в постель и еще вздрагивая от подавляемого кашля. —