Тамадой был известнейший в России эстрадный артист; выступали с концертными номерами столичные поп-звезды; местные чиновники и бизнесмены путались в длинных напыщенных тостах. Верочка смотрела и слушала со счастливой рассеянной улыбкой, явно ничего не видя и не понимая; Норов радовался за нее и немного грустил. Мать Норова выговаривала Кате за то, что Норов наверняка угробил на этот цирк кучу денег, а она его не остановила. Катя, слушая ее и кивая, поглядывала на своих детей, беспокоясь, прилично ли они себя ведут. Маргарита Николаевна, сидя за главным столом, жадно внимала похвалам жениху и невесте и гордо озиралась на местный бомонд, частью которого она теперь себя ощущала.

Миши Мордашова на свадьбе не было, Норов его не приглашал, но свои поздравления Миша прислал вместе с каким-то ненужным подарком, кажется, огромным плюшевым медведем.

После трех дней непрерывных застолий утомленные молодожены улетели в Венецию. И там, ночью в сьюте отеля, после жаркой близости Верочка впервые, смущаясь, прошептала ему на ухо «ты».

***

Обедал Миша Мордашов неизменно в одном и том же ресторане, расположенном неподалеку от его офиса и ему же принадлежавшем. Там ему оставляли банкетку, а прямо перед входом для его «Мерседеса» и машины его охраны держали места; прочие клиенты оставляли свой транспорт на небольшой парковке, в нескольких метрах.

Солнечным июньским днем, месяц спустя после свадьбы Норова, Миша, важный, толстый, сытый, но по укоренившейся привычке сохранявший недовольный вид, вышел из ресторана в сопровождении толпы своих охранников. Он кого-то отчитывал по мобильному телефону и чуть задержался на крыльце, чтобы, щурясь на солнце, произнести очередную тираду, состоявшую сплошь из непечатных выражений.

Замызганная «девятка» с тонированными дочерна окнами, неизвестно откуда взявшаяся, вдруг притормозила прямо напротив Миши; слепое стекло поползло вниз и оттуда вдруг показалось огромное страшное дуло. Оно на мгновенье задержалось на Мише, затем чуть сдвинулось, и, прежде чем кто-то успел хоть что-нибудь понять, по «Мерседесу» шарахнули из гранатомета. Автомобиль вздрогнул и тяжело подпрыгнул, как огромный бык; лакированный задний бампер и багажник разворотило в клочья.

Охранники, забыв про Мишу, бросились на землю, даже не вытащив оружия, закрывая головы руками. Ошалевший Миша с открытым от ужаса ртом, вытаращив глаза и выронив телефон, один остался стоять, как истукан. Женщина, на противоположной стороне завизжала. Сквозь стеклянную витрину ресторана были видны перепуганные лица клиентов.

«Девятка», между тем, не спешила исчезать. Опустилось переднее стекло, оттуда высунулось еще одно дуло, на сей раз автоматное, и короткой очередью прострочило витрину ресторана. Раздался звон стекла; на тротуар посыпались осколки; из ресторана раздались громкие испуганные крики, началась паника. «Девятка» с визгом рванула с места и скрылась так же внезапно, как и появилась. Номеров машины никто не запомнил, — может быть, их вообще не было. Миша и его охранники были целы, но кого-то из клиентов посекло осколками. Больше всех досталось водителю «Мерседеса», — весь в крови, откинувшись на сиденье, он не двигался.

Сказать, что Саратов был потрясен, значило не сказать ничего. Поднять руку на Мишу Мордашова было все равно что посягнуть на самого губернатора, — об этом было даже страшно подумать. Новость мгновенно облетела весь город и дошла до Москвы; вечером о ней говорили на всех центральных каналах. В Саратове была объявлена специальная операция, на всех перекрестках торчали гаишники и вооруженные омоновцы; останавливали автомобили и проверяли документы. Усиленные наряды патрулировали аэропорт и вокзал. Мордашов в истерике обрывал кремлевские телефоны, требуя прислать бригаду лучших следователей.

Осинкин, едва узнав о происшествии, примчался к Норову и влетел в кабинет, когда у Норова шло совещание. Норов взглянул в его бледное лицо с горящими глазами, все понял и попросил подчиненных выйти.

— Это сделал ты?! — драматически прошептал Осинкин.

Кабинеты регулярно проверялись, но они все равно опасались прослушки и на опасные темы не разговаривали вслух.

Норов спокойно смотрел на него и молчал.

— Ты? Скажи! — с надрывом повторил Осинкин. — Я должен знать!

— Миша многим надоел, — нехотя произнес Норов, чуть растягивая слова. — Да ты садись, Олежка, чего стоять? Чаю, кофе?

В последний год он не называл Осинкина «Олежкой», да и прежде обращался так к нему редко.

— Водителя ранили! Ты в курсе? В курсе?! Он в больнице!

— Не повезло парню, — согласился Норов. — А он, ведь, наверное, так гордился своей работой, по встречке гонял, других водил за людей не считал, гаишники ему честь отдавали. И на бензине, поди, подворовывал, и на ремонте; считал, что бога за бороду поймал, и вдруг — на тебе! А с другой стороны, не убили же! Выберется; холуи, они живучи. Говорят, ничего серьезного, руки-ноги на месте, так, контузия, да стеклом малость порезало. Послать ему цветы?

— Его могли убить! — свистящим шепотом выкрикнул Осинкин. — И Мишу тоже! Убить!

— Вряд ли, — спокойно покачал головой Норов. — Зою — могли, а Мишу — нет. Это ж было предупреждение, а не покушение. Иначе от Миши мокрого места не осталось бы. С асфальта бы его соскребали. Били-то с трех метров, не промахнешься. Так я, во всяком случае, слышал, — прибавил он.

— Значит, все-таки, ты! — побелевшими губами заключил Осинкин и рухнул в кресло. — Я так и знал!

— Тогда зачем спрашивал? — пожал плечами Норов.

Несколько минут они молчали; Осинкин не мог говорить, Норов сочувственно наблюдал за ним.

— Может быть, все-таки кофе? — еще раз предложил он.

Осинкин, будто очнувшись, поднялся и двинулся к двери, но остановился и, глядя себе под ноги, произнес раздельно и враждебно:

— Я так не работаю!

Норов недобро усмехнулся.

— А с Зоей как быть? — тихо спросил он. — С ней ты работаешь? Ты у Петруши поинтересуйся, сколько из того, что мы у Миши с ее помощью отсудили, он уже под себя подгреб? Чай, засылает он кое-что из этих огромных миллионов на общее дело? Или ты уже и про общее дело забыл?

Осинкин взглянул ему в глаза с бессильной ненавистью и, не отвечая, вышел из кабинета.

***

Норов не мог прийти в себя.

— Но когда же это все случилось? — в смятении бормотал он. — Я ведь даже не помню… Черт! Я думал, ты принимаешь таблетки!

— Я их долго принимала, потом перестала, мы ведь расстались. То есть, прямо ты об этом не сказал, но все было понятно и без слов. Между нами почти год ничего не было, и