После выхода из искусственной комы началась долгая и мучительная реабилитация: перевязки, капельницы с сильнейшими обезболивающими, сложные и дорогостоящие операции на сломанном позвоночнике. Неделями я лежала совершенно неподвижно, а шрамы от обширных ожогов только усложняли восстановление. Каждый новый день был и подвигом, и изматывающим испытанием, после которого не оставалось сил ни на что, кроме желания просто дожить до утра.

Я заново училась сидеть, стоять, делать первые шаги, как выброшенная на берег русалочка, лишившаяся хвоста. Пластическая хирургия помогла многое скрыть, но зеркало всё равно напоминало, что моя кожа больше никогда не станет прежней. На спине тянулись светлые, чуть стянутые полосы рубцов, которые на ощупь плотнее и грубее обычной кожи. Вдоль линии роста волос и на шее остались небольшие неровные участки, не броские для чужого взгляда, но всегда заметные для меня самой.

Почти двадцать лет спустя я все еще выбираю закрытую одежду, никогда не собираю волосы и регулярно посещаю невролога. Иногда у меня немеют пальцы, а по ночам может внезапно прострелить позвоночник — это мой личный погодный барометр. Я не жалуюсь, с этим можно жить, если научиться различать боль физическую и ту, что возвращается только ночью, когда кажется, будто снова задыхаешься в дыму… Когда в сгустившемся пепельном смраде видишь того, кого давно нет среди живых, и пытаешься отчаянно цепляться за реальность, чтобы не сойти с ума.

Странно осознавать, что самые важные в жизни люди приходят к нам через боль. Дети появляются на свет в муках; первый крик младенца — как немой сигнал миру: посмотри на меня, не оставляй, полюби меня таким, какой я есть. Любая близость начинается с преодоления себя — собственной неуверенности, застенчивости, иногда страха быть отвергнутым.

Всё, что действительно меняет нас, неизбежно связано с болью: первое падение, первая потеря, первый раз, когда приходится отпускать иллюзии и принимать реальность. Наверное, поэтому ближе всего становятся те, кто был рядом в моменты нашей уязвимости, кто держал за руку, когда рушился привычный мир, потому что без этой боли не было бы ни любви, ни силы, ни настоящей близости.

Когда-то мне казалось, что самое страшное уже осталось позади: долгая реабилитация, медицинские выписки, бледные шрамы… Но в действительности свою боль невозможно отпустить полностью. Она продолжает жить внутри, меняя форму, то прячась под маской заботы и любви, то проявляясь в тревоге, которую невозможно до конца объяснить.

Память — странная штука: она стирает острые края, смазывает детали, но никогда не исчезает совсем. Иногда среди ночи мне вдруг мерещится запах гари, обрушившаяся балка и ощущение сильных рук, которые уверенно вынесли меня из огня.

Рук моего будущего мужа.

— Ев, стесняюсь спросить, а что они у тебя тут моют? — шепотом спрашивает Ника, выразительно покосившись на сотрудниц клинингового агентства, натирающих и без того блестящие поверхности кухонного гарнитура.

— Я тоже не понимаю, но у Александра особый пунктик насчет чистоты, — небрежно пожав плечами, я достаю из бара обещанную бутылку и, захватив штопор и пару бокалов, утягиваю подругу за собой в гостиную.

— Да простит меня Демидов, но я терпеть не могу педантов, — негромко замечает Лазарева, плюхаясь на диван и оглядываясь по сторонам.

Это она еще попыталась сгладить углы, чтобы не задеть мои нежные чувства. Пожалуй, Ника единственная, на кого не действует убийственное обаяние моего мужа, что не мешает ей искренне восхищаться его достижениями. Она очень старается не подавать виду и подбирать слова, но я отлично понимаю, что у Вероники имеется масса причин недолюбливать Александра.

— Блин, реально как в реанимации, только запах другой. Цветы от него? — кинув на белые розы в вазе на кофейном столике, любопытствует Лазарева.

— Ага, только что доставили, — киваю я, располагаясь рядом и протягивая Нике вино и штопор. — Откроешь?

Пока Вероника ловко справляется с бутылкой, я с улыбкой рассматриваю ее сосредоточенное лицо с высоким скулами и особенно выделяющимися на нем миндалевидными карими глазами. Умными глазами, живыми, яркими и невероятно выразительными, как зеркало отражающими ее целеустремленную незаурядную натуру и крутой, почти мужской характер.

Нику не портит даже небольшой белесый шрам, рассекающий изогнутую бровь. Его оставил ей на память первый муж, которого она бросила сразу после потасовки на вечеринке, где тот решил устроить сцену ревности. Вроде бы он случайно ее задел, но она разбираться не стала и спустя месяц выскочила замуж за другого — того, кто и являлся причиной той самой драки. Новый брак продержался ровно год, и я уже толком не вспомню, чем не угодил Веронике второй супруг, но с ним она рассталась так же стремительно, как и с предыдущим. После в ее жизни были многочисленные и краткосрочные увлечения, о которых она особо не распространялась. Даже мне.

Сейчас у нее наконец-то завелся постоянный бойфренд, и с ним кажется все более чем серьезно. Три месяца назад они приглашали нас с Сашей в ресторан, где Вероника официально представила своего избранника. Сергей — следователь в Одинцовском отделении полиции. Приличный, симпатичный мужчина с отличным чувством юмора и очень простой в общении. Он произвел на меня самое благоприятное впечатление и на Александра вроде бы тоже, но когда мы вернулись домой, муж сказал мне фразу, которую нельзя было понять двояко:

«Ева, больше не принимай приглашения, не посоветовавшись со мной, и в своем доме я этих двоих видеть тоже не хочу. Надеюсь, ты меня услышала.»

Я услышала, но сделала по-своему. Пару недель назад у Сергея был день рождения, мы с Сашей оба были приглашены, но пошла я одна. Муж не возражал, но спустя два часа забрал меня из заведения, где проходило мероприятие, и весь оставшийся вечер демонстративно молчал, игнорируя мои попытки заговорить с ним.

В итоге я учинила небольшой скандал, потому что на большой у меня никогда не хватало ни смелости, ни аргументов. Каждая моя попытка добиться от мужа уступок или внятных объяснений его поведения неизменно разбивалась о ледяное молчание и четкие скупые доводы вроде «ты вправе с ними общаться, но не жди, что я стану это поощрять». Или «я не обязан объяснять тебе свои решения, если они касаются нашей семьи». И самое коронное: «Я отвечаю за твою безопасность».

Конечно, я пыталась спорить, настаивать, но всякий раз сталкивалась с глухой стеной. Всё, что не вписывалось в его внутренний порядок, имело один и тот же исход: Александр замыкался, а я оставалась наедине со своим