У солидной каменной лестницы, ведущей к зданию, стоял мужчина в американской форме с пистолетом в руках. Элли заметила витраж в арочном окне над дверным проемом и голову оленя на обшитой панелями стене в вестибюле. Подойдя к солдату ближе, она заметила: лицо под американским военным шлемом совершенно японское. Солдат смотрел на них с неприступной враждебностью.

– Мы же не ошиблись адресом? – волнуясь, шепнула она Фергюсу.

– Привет, – обратился Фергюс к солдату, улыбнулся ему и помахал рукой. – Мы на детский концерт. – Ответа не последовало, и он добавил, чуть менее уверенно: – Детский концерт в богословском колледже. Сбор средств для Дома Элизабет Сондерс.

На лице солдата не дрогнул ни один мускул. Шлем, похожий на чашу для пудинга, наполовину затенял широкое лицо. У него были мешочки под глазами и слегка лягушачий рот – уголки губ природа повернула вниз, даже когда он улыбался. Если умел улыбаться.

– Это не здесь, – ответил он. Голос оказался резким, высокомерным и абсолютно американским. Американец японского происхождения, догадалась Элли. – Здесь штаб. Семинария с другой стороны.

Большим пальцем он указал на тропку, огибавшую здание. Они пошли к ней через лужайку, и Элли едва сдерживала смех. Что-то в лице и поведении солдата напомнило ей Джонни Рокко, злодея из фильма «Ки-Ларго», который она смотрела с Фергюсом в кинотеатре в Гиндзе пару недель назад. На самом деле все здание чем-то напоминало зловещий дряхлеющий отель, где Хэмфри Богарта держали в заложниках вместе с Лорен Бэколл.

– Занятное местечко! – тихо сказала она Фергюсу. – Как думаешь, чем они там занимаются?

– Американские военные оргии устраивают, – предположил Фергюс с легкой усмешкой. – Курят опиум? Гудят на вечеринках с генералом во главе, в платье от Кристиана Диора?

– Тихо, – урезонила его Элли, – не ровен час англиканцы услышат.

Хотя сама с трудом сдерживалась, чтобы в голос не расхохотаться.

Из залитого солнечным светом зимнего утра они попали в тень, которую отбрасывало высокое здание, дорожка стала узкой и скользкой. Влажный воздух пах слежавшимися листьями и гниющим компостом. Дорожка привела к мостику в форме полумесяца, под которым между голышами бежал игривый ручеек. За ним открылся идеальный японский сад, вселенная в миниатюре, океан в виде пруда с рыбками, горы из валунов и леса из папоротника, а над всем этим возвышался вырубленный из одного камня фонарь, точно такой же, какой встретил их у входа в здание. Украшенное серой черепичной крышей, оно окружало японский сад с трех сторон, деревянные веранды были прикрыты ширмами из рисовой бумаги. Аскетическая красота здания была полной противоположностью пышному западному особняку, к которому оно было пристроено.

Элли думала о мадам Савада – именно к ней на встречу они пришли. Этот дом раньше принадлежал ей, и в этом огромном саду, наверное, прошли ее детские годы, но поражение в войне поставило на колени ее отца, барона Ивасаки, и его великую империю «Мицубиси». Теперь мадам Савада, видимо, ютилась во вдовьем домике в глубине сада, японскую пристройку заняла англиканская церковь, а переднюю часть в западном стиле занял… неизвестно кто. Странное, наверное, чувство, подумала Элли: ты здесь вырос, и вот на твоих глазах родовое гнездо превращается невесть во что.

Она однажды видела мадам Савада на приеме в токийском пресс-клубе, и впечатление осталось пугающее: миниатюрная, постоянно улыбающаяся женщина, но явно с железной волей. На той первой встрече Элли осторожно затронула вопрос о приемном ребенке, но ответ ее не очень обнадежил, и следующие несколько дней она самым тщательным образом составляла письмо с изложением своих обстоятельств, что-то вычеркивая, что-то переписывая. Письмо получилось длинное, хотя кое-что она намеренно опустила – о ее отце и случившемся с ним во время войны, – а кое-что просто не захотела излагать на бумаге. Например, воспоминания о Чарли, ребенке, которому не суждено было родиться.

Имя Чарли они выбрали полушутя, где-то в начале ее беременности. Родится мальчик, будет Чарлз, родится девочка – Шарлотта. Она гнала от себя воспоминания о надеждах и грезах, связанных с рождением Чарли – внезапно пришлось нестись в больницу за два месяца до срока, Фергюс беспомощно сжимал ее руку и просил ее успокоиться, хотя сам был потрясен еще больше, чем она. А потом из тумана анестезии выплыло лицо доктора, и прежде, чем он что-то сказал, она поняла: ребенок потерян.

Через два дня доктор безучастным и официальным тоном, будто говорил о ком-то отсутствующем, объяснил: у нее редкий порок развития матки, и вынашивание здорового плода до полного срока маловероятно.

Видимо, в письме мадам Савада Элли удалось подобрать нужные слова – через несколько месяцев, когда она уже потеряла надежду получить ответ, в почтовом ящике она обнаружила фирменный кремовый конверт с приглашением на концерт, где вместе с хором англиканского богословского колледжа будут выступать дети из Дома Элизабет Сандерс. К пригласительному билету была приложена записка: перед концертом Элли может поговорить с мадам Савада наедине «по затронутому в письме вопросу». Когда она прочитала это впервые, на нее нахлынули самые противоречивые и неожиданные чувства, и сейчас, когда они с Фергюсом спешили на встречу, Элли снова оказалась в плену этих чувств. Ее опьяняла смертельная смесь предвкушения успеха и боязни получить отказ.

* * *

Актовый зал англиканского колледжа, видимо, некогда служил для пышных традиционных приемов. Элли представила, как в предвоенные годы мелкие политики и армейские офицеры стояли на коленях на парчовых подушках со сложенными руками и склоненными головами, добиваясь милости у всемогущего барона. Но сейчас здесь все поблекло, царила атмосфера запустения.

В одном конце зала, в нише, которую когда-то могла украшать ценная картина или каллиграфический свиток, теперь висели уродливые латунные часы и аляповатый пастельный рисунок Иисуса на осле. Татами были покрыты дешевым ковром, поверх которого соорудили фанерный помост. Вокруг него суетилась молодежь, видимо студенты-богословы, расставляя рядами складные металлические стулья для концерта и столы на козлах для последующего приема.

Элли и Фергюс неловко стояли в углу комнаты, не зная, что им делать. В окна был виден освещенный солнцем сад, с серой скалы в пруд, поблескивая, каскадом падала вода. Латунные часы в алькове пробили полчаса, и в эту секунду в комнату вплыла миниатюрная круглолицая женщина. На ней был костюм из шерстяной ткани, явно от дорогого портного, шею украшал большой серебряный крест на цепочке.

– Миссис Раскин, – сказала она, взяв Элли за руку, – очень рада снова вас видеть. А это, наверное, ваш муж. Мистер Раскин, приятно познакомиться. Я Мики Савада.

Она говорила по-английски, но выговаривала слова с