Было почти четверть третьего. Фергюс, как всегда, опаздывал. Утром он вернулся в Токио – пришлось спешно ехать на север из-за какого-то таинственного происшествия под Мисавой – и теперь сидел в кафе неподалеку, брал интервью у японской поэтессы, которая провела военные годы в Китае. Они договорились встретиться у ворот около двух часов, как только закончится интервью. В любой другой день Элли обернула бы эту задержку в шутку – «время по Фергюсу Раскину», у него свой часовой пояс, на тридцать или сорок минут позже обычного японского времени. Но сегодня ей было не до шуток.

Элли очень хотелось, чтобы ее планы на будущее интересовали Фергюса не меньше, чем ее саму. Хотелось, чтобы у них было больше времени – обсудить предстоящую встречу, лучше к ней подготовиться. Ведь от нее зависит абсолютно все. Но Фергюс все время в движении, попробуй удержи его на месте. В самые мрачные минуты Элли казалось: его вся эта история вообще не трогает. Неужели он просто не хочет ее огорчать, потому и согласился?

За коваными чугунными воротами виднелась длинная подъездная дорожка, уходящая в темную рощу вечнозеленых деревьев. Зданий богословского колледжа видно не было, в воздухе висела странная тишина. Улочки квартала Юсима с его барами и рыбными лавками, прачечными и борделями были совсем рядом, но до слуха Элли доносились лишь шелест ветра и карканье ворон в верхушках деревьев.

Стоять одной перед запертыми воротами было неуютно. Вокруг никого, но Элли, непонятно почему, казалось: за ней наблюдают. Она видела себя как бы со стороны, глазами воображаемого наблюдателя – неловкая угловатая женщина, не совсем японка, с падающей на лоб прямой челкой почти черных волос. Здесь таких, как она, называли «хафу» – половинка, – одним этим словом занося в категорию неполноценных. Ни настоящая японка, ни явная иностранка. Лишняя деталь, в национальную мозаику не вписывается. Иногда это утомляло и угнетало, а иногда ловить невысказанные вопросы на незнакомых лицах даже нравилось.

Нетерпеливо походив взад-вперед по неровным камням мостовой, она решила, что не будет просто стоять и ждать, и направилась по узкой дороге назад – вдруг перехватит Фергюса на полпути?

Странно, что его до сих пор нет. Интервью началось в двенадцать, не может же оно длиться больше полутора часов? Элли представила: вот сейчас он появится на том конце улицы, эдакий ураган хаотичной энергии. Вздыбленные рыжие волосы, полурасстегнутая куртка, из битком набитой холщовой сумки вываливаются бумаги. Ее ангел с огненной шевелюрой. Ей нравилось звать его именно так – конечно, когда он не был под мухой, а ей не хотелось язвить. Но на улице было пусто.

Она дошла до угла и повернула на главную улицу Юсимы – ага, вон и Фергюс, довольно далеко. Никуда не торопится, мирно беседует с высокой длинноволосой дамой в свободном сером кимоно. Японская поэтесса, надо полагать. Элли вспыхнула от раздражения. От этого дня зависит все их будущее, а Фергюс болтается на улице, мило беседуя с опасно привлекательной и смутно знакомой ей дамой. Она ускорила шаг, направляясь в ним, но тут Фергюс ее заметил. Словно извиняясь, он махнул женщине на прощание, а та в ответ неожиданно коснулась его руки своей. И Фергюс уже бежал к Элли, расточая улыбки и извинения.

– Извини, дорогая. Это все председатель Мао. Мы завязли, обсуждая китайскую революцию, и я снова потерял счет времени.

В его глазах еще не погасла усмешка – он и поэтесса обменялись какой-то шуткой.

– Она – само очарование, да? – не удержалась Элли.

Фергюс толкнул ее локтем в бок.

– Мы ревнуем, мадам? – Потом уже серьезнее: – Если честно, очень интересная женщина. Ты с ней встречалась. Не помнишь? На Хеллоуин, у Теда Корниша – Вида. Прекрасно говорит по-китайски. И, видимо, по-русски и на эсперанто тоже. Во время войны в Китае их было несколько человек – с японской точки зрения, предатели. Работали на врага. Она многого навидалась, но удастся ли мне ее разговорить – это другой вопрос. Сегодня мы только поскребли поверхность. Надеюсь, удастся выудить из нее побольше. – Он дружелюбно взял Элли под локоть. – Но бояться нечего, моей красоточке-жене она уступает по всем пунктам.

Вида? Что за имя такое, подумала Элли. Не японское, не китайское. Может быть, псевдоним? Теперь она и правда вспомнила эту женщину, на вечеринке у Теда Корниша – та расхаживала по дому, будто была в нем хозяйкой. Элли еще тогда подумала: что общего у Теда, добродушного преуспевающего юриста и выпускника Гарварда, с экстравагантной японкой, которая, наверное, пьет чай из трав и гадает на картах Таро? Но сейчас обсуждать эту странную даму Элли не хотелось. Сегодня их ждали дела поважнее.

На сей раз, когда они подошли к воротам, из маленькой сторожки на другой стороне появился похожий на гнома мужчина в бежевой форме и отпер ворота, заставив ржавый металл заскрипеть. Ответив молчаливым поклоном на веселое приветствие Фергюса, он впустил их в темный сад.

Длинная дорожка шла между гранитными стенами, там и сям испещренными пятнами мха и лишайника. У Элли снова забил тревогу желудок, и она крепче сжала руку Фергюса.

– Нам может повезти, Фергюс? Ты ведь не думаешь, что это пустая трата времени?

Фергюс ответил не сразу.

– Думаю, это будет не просто, Элли. Так что не надо питать особые надежды. Но попробовать можно. Я знаю, как много это для тебя значит.

«Для тебя». Не «для нас». Завести ребенка, которого мы будем считать своим. Спасти одного ребенка из пепла поражения и оккупации. Почему он не сказал «как много это значит для нас»?

Дальше деревья вдоль дорожки поредели. Их взорам открылась пятнистая лужайка, а дальше само здание – портик с колоннами и центральная башня, увенчанная куполообразной крышей. Все это в подобном окружении выглядело искусственным и даже слегка нелепым: величественный особняк из какого-нибудь европейского курортного города, а то и со съемочной площадки Голливуда, целиком вместе с садом перенесенный в центр суетливого Токио с хаосом его деревянных домишек.

Элли ожидала увидеть признаки активности: доски объявлений с рекламой религиозных служб и лекций, звуки репетиции хора, но все было очень тихо. Территория перед домом была аккуратно вымощена коричневой и белой плиткой, хотя между плитками пробивались сухие сорняки. Кремовые ставни на всех окнах были закрыты. У края лужайки стоял кедр, в черной коре виднелись бледные шрамы, похожие на следы от пуль. Под