— Господа! Довольно с нас тем, не потворствующих пищеварению. Давайте лучше попросим синьора Блэка рассказать какой-нибудь каверзный случай из морской практики.

«Морской юридической практики», — поправил он мысленно, но ни за что бы не стал говорить это в пику контессе. Которая, скорее всего, нарочно опустила термин в угоду лаконичности, а не по невнимательности.

— Извольте, — с готовностью ответил он и начал сказ о затонувшем стылой осенью судне в Ла-Манше.

Это была давнишняя история, одно из его первых дел. Он рассказывал её не так уж редко, но впервые в этой компании.

Алан спросил позволения закурить, угостил ближайших соседей (включая лорда Скиннера, который ради хорошей сигары готов был несколько поступиться принципами), затянулся. Табачный дым плыл лениво, волнообразно, подражая морскому течению, чьи струи двенадцать лет назад сомкнулись над чугунным остовом сухогруза Amaryllis, затонувшего у побережья Дувра. Или нет — Фолкстона? «Какой смешной звук, Folkestone, будто чихаешь в библиотеке».

Разумеется, он помнил, где именно это случилось, но расплывчатость фактов создавала ореол легенды.

Судно было старым, нелепым, с ржавыми боками и облупленными литерами на корме, исполненными канцелярской муки. Его клиент, господин де Майер — фламандский экспедитор (бельгиец, разумеется, но так звучало эффектнее) с усами, напоминавшими ростки лука-порея, — уверял, что случившееся было не иначе как «актом божьим» (act of God, милый оборот английской юриспруденции, который Блэк всегда находил чуть пошлым), хотя сам де Майер напоминал, скорее, случайную ошибку в пятой книге Моисея. А именно: «…и никто не должен являться пред лице власть имущего с пустыми руками, но каждый с даром в руке своей…»[2] Уж этой заповеди фламандец следовал неукоснительно — а как иначе? Ведь в действительности с Amaryllis всё обстояло иначе: переполненный трюм, поддельная страховка, нелегальный груз и ночной переход без лоцмана.

Всё это, разумеется, всплыло — как дурно привязанный труп.

Исключая разве что само судно.

Блэк тогда выиграл дело. Но отнюдь не де Майеровским методом: признаться, вмешательство «дары приносящего» экспедитора чуть не сыграло во вред. Алан одержал верх не потому, что был прав — понятие правоты вообще казалось ему каким-то сентиментальным атавизмом, вроде фортепиано в борделе, — а потому, что в суде побеждает тот, кто вовремя заметил, что арбитр чересчур восприимчив к лести наперекор логике.

Только ответчик, чудом избежав тюрьмы, оказался разорён — в том числе счётом на оплату услуг адвоката. За это дело (тогда ещё) юный Блэк решил взять очень дорого. В этом плане он сам был сторонник даров.

Он сделал вдох. Дым был горьким, как фантазия, от которой уже нет проку. Впрочем, сигара, как и его история, дотлела быстро. Он стряхнул её прах в хрустальную пепельницу и напоследок заметил, что Amaryllis — это, кажется, имя какого-то цветка. Или женщины. Или того и другого сразу. Вздохнул и задумчиво пробормотал:

— Sic transit gloria feckin’ mundi.

Приёмная рассыпалась шелестливо-дождливыми аплодисментами. На лицах гостей было написано, что кое-кто не отказался бы возразить, и даже по существу, но не желал нарушать очарования притчи. Это не простенький поэтический плагиат: Алан Блэк слегка раскрыл карты, позволяющие ему побеждать. Сделал это со вкусом и походя, завершив крылатым латинским выражением, приправленным лёгкой ирландской непристойностью. Которая любому другому на его месте в этих стенах едва ли сошла бы с рук.

[1] Leave or remain — покинуть или остаться (англ.). В данном случае это не просто слова, но и кодовые названия кампаний в поддержку выхода из ЕС и против этого выхода.

[2] Цитата из Второзакония (оно же «Пятая книга Моисеева»). В оригинале было не «власть имущего», а «Господа».

Сцена 5. Воскресенье с перламутром

Воскресенье, 09 октября 2016 года

В воскресное утро поступил звонок от матери. Этого следовало ожидать, и Алан поприветствовал её, даже не глядя, кто звонит. Да, он был у отца. Да, крест всё ещё стоит и выглядит прилично. Да, он указал прибрать участок и оставил взносы. Да, у него всё под контролем.

Усмехнулся: когда это было не так?

Передал ли он привет от неё? Как же Блэк ненавидел подобного рода вопросы. Серьёзно, за неполные шестьдесят лет эта женщина до сих пор не усвоила, что мертвецам начхать на живых?

Отшутился на грани, что отец был польщён, ответил взаимностью и попросил заглядывать лично почаще, а то и вовсе перебираться к нему. Нет, последнее он не добавил, да и подумал лишь мельком — но всё же не мог отрицать, что подумал.

— Х-хо, — театрально вздохнула она, как делала всякий раз, чтобы набрать в грудь воздуха перед тем, как сказать очередную «несомненно эффектную» фразу, — дорогой, у меня, между прочим, в следующее воскресенье день рождения. Ты можешь себе представить! Ровно неделю спустя после смерти нашего папочки…

В гробу он мог себе это представить. Мать держала его за дебила. Двадцать грёбаных лет она требовала, чтобы он удивлялся такому неслыханному совпадению! Чёрт возьми, Алан Блэк мог держать в уме условия десятка контрактов, управлять своей фирмой, вести клиентов, разруливать это дерьмо с трастом, инвестировать деньги по всему миру, следить, чтобы Marlin не наломал дров, попутно изредка промышляя на стороне присвоением себе особо любопытных ценностей, а собственная мамочка его умственные способности ни в грош не ставила!

По себе судила, не иначе.

Так или иначе, Алан был в курсе, что сейчас последует приглашение на мероприятие, и что отказать он не сможет… даже если сам толком не знает, почему. Объективно ничто не мешало послать эту женщину ко всем святым и пророкам — его жизнь от этого только бы выиграла. Но что-то снова и снова тянуло его к ней магнитом. Хотя он знал, что ничего хорошего эти токсичные отношения не сулят.

Может, именно это его и прельщало…

— …у меня, как ты понимаешь, будет очередной юбилей…

Между прочим, шестьдесят — это не юбилейная дата. В классическом понимании она должна быть кратна двадцати пяти.

— …и я буду очень рада, если вы с Элеонорой…

Тысяча чертей! Придётся ещё как-то красиво оправдать отсутствие жены — так, чтобы ни мама, ни её старшие сёстры (старые фанатички христовы) даже не обратили на него внимания, не начали задавать неудобных вопросов и не принялись в очередной раз стенать, что господь не послал им деток.

Он вдруг стал сам себе смешон.