— А эти, — подключился Максим, — как их, ну, друганы?

— Баргикас и Сургишвили.

— Во-во, продыхнуть не давали.

— Да ладно вам, — отмахнулся Генка. — Ну, брякнул, а вы и навалились.

— А все же, — Павел покрутил в пальцах рюмку — не все так просто с «дедовщиной» этой. На учениях «деды» всегда за двоих пахали — за себя и за «молодого», который пока ни хрена в службе не смыслит. Тот же Шапиро пять километров «зеленого» на загривке пер, когда тот ноги в кровь сбил. А стрельбы уже начались, шальной снаряд — и всем шиздец.

— Нам еще повезло, — сказал Игорь. — Вместе служили. Близнецам по закону положено. Вам туже пришлось.

Павел криво усмехнулся:

— У нас белорус один был, такой бугай! Его «деды» поначалу не прессовали. Потом врезали по пьяни, а он не ответил. Тут-то его и принялись долбать. Так он электролита глотнул. Насилу откачали. За него еще круче взялись. Тогда он гвоздь проглотил. Увезли в госпиталь. Обратно не вернулся, в другую часть перевели.

— У нас «молодые» заявления писали, — сказал Генка. — В Чечню просились. Думали, там лучше будет.

— А не выпить ли нам? — предложил Максим.

И все немедленно, по-ерофеевски, выпили — за армию, в которой уцелели.

До блеска начищенный поднос луны завис в правом верхнем углу окна. Луна была большой и яркой.

— Макс, задерни шторы.

— Задерни.

— Выбросим?

Они выбросили на пальцах. Вставать выпало Максиму. Он спрыгнул с кровати, зашторил окно и вновь нырнул под одеяло.

Игорь загасил в пепельнице сигарету, закинул руки за голову.

— Я чего в толк не возьму. Как сами-то не опас-кудились? Ведь когда «дедами» стали, вытворять могли, что только в голову придет. Власти-то сколько! Как не скурвились? Ведь было искушение…

— Было, — подтвердил Максим. — Знаешь, мне до сих пор побудка снится. Дневальный орет, «дедушки» спят, а мы, «молодые», сыплемся со вторых ярусов, портянки мотаем…

— Сапоги! — перебил брата Игорь, приподнимаясь на локте. — Сапоги на кукле были армейские.

— Что? — Максим выронил сигарету, полез за ней под кровать.

— Со шнурками! Чтобы при прыжках с парашютом не сваливались.

Максим замер, стоя на коленях между кроватями.

— Точно! В таких десантура шиковала. Тряслась над ними. А это значит…

— …внутри на голенищах должна быть фамилия владельца! — заключил Игорь. — Они их подписывали, чтобы не сперли.

Максим засмеялся:

— С утра и проверим. Утрем нос Кочергину!

Они еще поговорили, еще поворочались. И заснули.

8

В лужах плавали желтые листья.

Сквозь туман виднелась размытая дождями проселочная дорога.

По дороге шел человек. В колее по пояс.

Человек плакал, и это было странно, потому что глаз у него не было.

Подергивалась кожа на скулах. Человек порывался что-то сказать, но ему мешал язык, вывалившийся изо рта красно-синей тряпкой.

Это был Володя. Сын…

Кочергин проснулся. Сердцу было тесно в грудной клетке. В клетке…

Рядом тихо всхрапывала жена. Кочергин подтянул одеяло повыше. Ноги крутило и ломало. До рассвета еще далеко. Надо терпеть.

9

— Ах, какие гости! Милости просим! Чувствуйте себя как дома.

Крапивницкий был суетлив и подобострастен. Он ломал комедию. Он скоморошничал всегда, не выбирая партнеров, но заботясь о декорациях.

— Осторожно, у нас здесь проводок протянут, не ровен час споткнетесь. А тут вот термостатик — не пораньтесь, у него углы острые. Куколкой интересуетесь? Не вы один, Михаил Митрофанович, не вы один. Игоречек, гордость наша, заявился, лишь третьи петухи пропели. И уважаемый эскулап Путилин только-только заглянул.

Велизарий Валентинович выступил из-за стеллажа с ретортами, и Кочергин отметил, что выглядит судмедэксперт неважно: бородка торчком, у губ глубокие складки, глаза блестят, будто в них накапали белладонны.

— Что же вы? Прошу, прошу.

Крапивницкий провел следователя, эксперта и близнецов в соседнюю комнату.

Прямо против двери находилось огромное — от стены до стены — окно, сквозь которое в комнату вливались солнечные лучи. В этом потоке нежился распластавшийся на прозекторском столе обнаженный человек.

Кукла… Она лежала, повернув голову к окну. Одежда была аккуратно сложена на стуле; между ножками развалили голенища сапоги.

— Великолепная работа. Вот, полюбуйтесь! — Крапивницкий ухватил куклу за язык и повернул голову к ним лицом. — Но что занимает вас, досточтимые, что тревожит? Дата смерти? Так с этим не ко мне, а к господину Путилину.

— Дата «рождения» и сопутствовавшие ему обстоятельства, — сказал Кочергин.

— Это точно, обстоятельства необычные, ни тебе зачатия, ни… — Крапивницкий, кривляясь, прикрыл рот ладонью. — А если серьезно, я бы лично не отказался от знакомства с человеком, изготовившим это чудо. За честь почел бы. Это же произведение искусства! О лице и речи нет, придраться не к чему. Но и там, где тело скрывает одежда, где не воск, а пластмасса, исполнение ничуть не хуже! Кстати, господа, вы отдаете себе отчет, насколько совершенным должно быть сочленение «голень-ступня», чтобы обуть такую куклу в сапоги? — Заведующий криминалистической лабораторией взялся за ногу куклы и стал сгибать и разгибать голеностоп.

— Что внутри? — спросил Кочергин.

В ответ Крапивницкий подцепил ногтем одну из наползающих друг на друга пластинок. Та отскочила, открыв сплетение металлических стержней и пружин.

— А это зачем? — Кочергин показал на «вафельное» полотенце, брошенное кукле на бедра.

— Забываете, товарищ следователь, у меня не один Игорь в стажерах ходит, у меня и дамы есть в отделе. Молоденькие. Впрочем, коли желаете…

Крапивницкий жестом фокусника сорвал полотенце. На месте гениталий зияла черная дыра.

— Где?.. — начал Максим и осекся.

— Я не брал! — прижал руки к груди Крапивницкий.

Кочергин увидел, как сжались в кулаки и побелели пальцы Путилина. С экспертом и впрямь что-то творилось. Обычно шутки такого рода вызывали у него одобрительную ухмылку.

А Крапивницкий блаженствовал, наслаждаясь всеобщим вниманием.

— Должен признаться, искренне рад такому… э-э… знакомству А то все ножи, топоры да автоматы. Никакой фантазии! Проза жизни. Изнанка, так сказать. А тут — поэзия! Мы с Игорем еще покумекаем над этим сокровищем, пока же хочу сделать вам маленький сюрприз.

— Это вы о надписях на голенищах?

— Поперек батьки в пекло лезешь? — Крапивницкий быстро повернулся к Игорю. Тот ответил начальнику невинным взглядом.

— Так что написано? — поторопил следователь.

— Хоть это вам неизвестно, — с облегчением вздохнул заведующий лабораторией. — И то хлеб. «Виноградов. Вторая рота».

— Все?

— Все. А что — мало?

— Негусто. Но и за это спасибо.

Кочергин, Путилин и Максим направились к выходу. В коридоре Путилин бросил:

— На редкость неприятный тип. Циник.

— Иди, я догоню, — отослал Никитина следователь и лишь после этого сказал: — Что не так, Велизарий Валентинович?

— Настроение. Да и вообще,