Лэнс допил свой напиток и заказал два пива.

«Здесь не так уж и плохо», — повторил он, обращаясь скорее к себе, чем к окружающим.

Сэм прикусила губу. «Ты что, с ума сошёл?» — сказала она.

«Ты один из тех парней, которые возвращаются домой совершенно чокнутыми. Слишком много гранат разорвалось рядом с твоей головой».

«Может быть», сказал он.

«Серьёзно. А ты как думала? Что я вернусь к тебе домой и просто обоснуюсь? Стану твоей дочерью?»

«Нет», сказал он.

«И что потом, Лэнс? Ради бога, о чём ты думал?»

Он отпил пива. «Почему бы нам просто не подождать и не посмотреть?» — сказал он.

Сэм вздохнул, но он видел, что она уже не так сердита, как прежде.

«Останьтесь на несколько дней, — сказал он. — Посмотрите, как вам понравится. Вам же некуда возвращаться».

«Спасибо вам», — сказала она.

Лэнс поднял бутылку. «Спасибо мне», — сказал он.

Она покачала головой, но чокнулась с его бутылкой.

В бар зашли двое молодых парней, и как нельзя кстати. Они пришлись ей по вкусу. Лэнс заметил, как она на них посмотрела.

Он задавался вопросом, получится ли все в конце концов.

Бармен подошел к парням, они сидели за столиком возле огня, и Лэнс сказал: «Ты же знаешь, что я прикончил эту девчонку?»

Сэм бросил на него уничтожающий взгляд. «Не вызывай у меня рвоту».

5

У Татьяны Александровой не было сердца убийцы.

Но она убила.

У нее не было сердца предателя.

Но она сделала все, что было нужно.

У нее не было сердца фанатика.

Но она работала в Главном управлении ЦРУ, которое до сих пор называется по-советски — ГРУ. Эта организация требовала слепой веры не меньше, чем любая религия.

Она дала клятву «Величию Родины».

У нее были причины ненавидеть Родину, но она была слишком прагматична, чтобы делать это.

Ненависть была роскошью. Как и любовь.

Если Татьяна во что-то и верила, так это в аскетизм. В аскетизм чувств.

Строгость надежды. Строгость отчаяния.

Это был единственный способ выжить в мире, где убивали так часто и так жестоко.

Она выросла в постсоветскую эпоху, но во многих отношениях была лучше приспособлена к тому миру, который существовал раньше. Она понимала те времена. Она чувствовала себя связанной с ними и с людьми, которые тогда жили.

Люди, выросшие при коммунизме, понимали вещи по-другому.

Они сделали то, что нужно было сделать.

Не потому, что эти вещи были необходимы сами по себе, а потому, что если бы они не были сделаны, последовало бы наказание.

Они верили только в то, что могли видеть.

Сталь, уголь, зерно, железнодорожные линии, ядерные реакторы, ракеты.

На это они могли рассчитывать. На это были холодные вещи. Они ничего не давали. Они отнимали больше жизней, чем давали.

Но они были реальны, и только безумец или лжец мог бы их отрицать.

Она верила в подводную лодку класса «Акула», на которой погиб ее отец, задохнувшийся из-за утечки фреона, в результате которой из его камеры ушел кислород.

В то время Татьяна находилась в утробе матери.

Она верила в Санкт-Петербургскую больницу № 40, которая отказалась принять её мать из-за отсутствия необходимых документов. Это была одна из крупнейших и самых известных больниц в мире. Там лечили солдат во время Гражданской войны в России. Во время Второй мировой войны она была разрушена немцами, а затем восстановлена, став больше и лучше. Говорили, что к моменту её распада здесь прошли лечение четверть миллиона советских граждан.

Мать Татьяны среди них не была. Чиновник отказался её принять. Через месяц она умерла от туберкулёза в их двухкомнатной квартире.

Тогда Татьяна этого не знала, ей было всего четыре года, но позже она узнала, что туберкулез унес жизни каждого седьмого человека, когда-либо жившего на свете.

Так продолжалось до тех пор, пока не было найдено лекарство.

В 1943 году стрептомицин был открыт врачами в США, и к 1950-м годам он уже использовался для лечения туберкулёза по всему миру. ООН включила его в список основных лекарственных средств, к которым должен иметь доступ каждый человек на планете.

Оптовая стоимость лечения стрептомицином составила тридцать восемь центов.

Вот во что верила Татьяна. В дозу стрептомицина за тридцать восемь центов. Она вспоминала об этом каждый раз, когда кассир давал ей несколько монет.

Она верила в холодность мира. В его суровость. Шесть дней она была заперта в двухкомнатной квартире с покойной матерью, держа её за руку, разговаривая с ней, рассказывая ей сказки на ночь, открывая и закрывая её глаза каждое утро и каждый вечер, и это заставило её поверить в то, что другие люди боялись принять. Что жизнь так же суровы, как природа, а человек — самое жестокое животное на свете.

Уинстон Черчилль однажды назвал своего соперника овцой в овечьей шкуре.

Татьяна прекрасно знала, что слишком многие из них на самом деле волки.

Она не была предательницей, она была реалисткой.

Она работала на ГРУ не потому, что верила в него, не потому, что верила в догмы, не потому, что верила в философию, не потому, что была политикой. Как и её мать и бабушка до неё, она была прежде всего прагматиком. У неё не было другого выбора.

И, несмотря на всю помпезность и церемонность, клятвы, эмблемы и девизы, именно это нравилось её начальству. Они считали, что это делает её предсказуемой и послушной.

Когда ее машина подъехала к воротам, над ней величественно возвышались восемь бетонных этажей Института патогенов вечной мерзлоты.

Институт был создан правительством после того, как размораживание скотомогильников в Якутске привело к резкому росту смертности от сибирской язвы, не наблюдавшемуся столетиями. Традиционно сибиряки не сжигали туши разделанных животных. Дрова были слишком ценны. Вместо этого их закапывали в вечную мерзлоту, что до недавнего времени служило эффективным способом утилизации.

Теперь, когда земля оттаивала, споры, которые были заморожены на протяжении столетий, возвращались к жизни.

Сибирская язва всегда была настоящим бедствием в этом регионе. Её называли сибирской язвой или сибирской чумой. Она вызывала болезненные чёрные язвы на коже, лихорадку, рвоту, кровавый понос и, в конечном итоге, смерть.

В советское время он пользовался особой популярностью у учёных, разрабатывающих биологическое оружие.

Они экспериментировали с ним, адаптировали его, разрабатывали новые штаммы. Один грамм высушенной, распылённой сибирской язвы содержал триллион спор. Не было предела тому опустошению, которое она могла причинить.

Работая над сибирской язвой, учёные преследовали две цели: повысить вирулентность и устойчивость