— И ты сразу же доложила своей начальнице!

— Лиза — не просто начальница. Мы давно стали подругами. В начале девяностых она организовала фирму и вытащила меня с завода.

— Вы были знакомы?

— Нет, но отец ей много рассказывал обо мне. О моем трудолюбии и организаторских способностях. А Лизе как раз нужен был такой человек.

— И часто вы с ней вспоминали ее отца?

— Не припомню, чтобы мы говорили о нем до последнего времени, когда Лизе вдруг взбрело в голову во что бы то ни стало отыскать убийцу! Тринадцать лет спустя!

— Взбрело в голову, потому что ей попался на глаза твой мундштук. Заурядный, черный мундштук, каких инженер Широков не держал в своей коллекции.

Александра на миг замерла, глядя вперед. Молодая пара с коляской уже покинула «нашу» скамейку. Солнце скрылось за тучей. Начал накрапывать мелкий дождь.

— Надеюсь, ты не поделился с Лизой своей догадкой?

— Я никогда никого не подставлял, Шура. Не имею такой привычки.

Она достала из сумочки пачку сигарет. Я обратил внимание, что бывшая бригадирша теперь курит наилегчайшую «Вирджинию» с ментолом, сигаретки тоненькие, как соломка, через которую медленно потягивают коктейль.

— Мундштуки нынче не в моде?

— От мундштуков и папирос я давным-давно избавилась, — вздохнула Шура, — а вот окончательно бросить никак не могу.

— Предполагаю, что от мундштуков ты избавилась, когда начала работать с Лизой.

— Ты говоришь со мной в таком тоне, будто подозреваешь в убийстве!

— Я — нет, а вот Лиза считает, что ее отца прикончила любовница. Ты ведь была его любовницей, не так ли? Я это понял на вечере у Рины Кабировны.

— Да-да, ты тогда сильно напился, — припомнила она.

— Как бы я ни напился, но факт остается фактом. И будет лучше, если я не стану ничего из тебя вытягивать, а ты обо всем расскажешь сама.

Дождь усилился, и нам пришлось укрыться в ближайшей забегаловке, мало приспособленной к вялотекущей беседе. Александра непрерывно курила, часто сбивалась, теряла нить повествования, отвлекаясь на малозначительные эпизоды. Пожалуй, для старой любовной связи она слишком нервничала.

Честно говоря, я был разочарован. Инженер Широков, коему рабочие приписывали качества пламенного борца за справедливость и о котором на заводе слагали легенды, оказался первостатейным трусом. Он боялся начальства, он боялся общественного мнения, он, наконец, боялся собственной дочери. Полтора года им удавалось тщательно скрывать свой роман. В тайну были посвящены две самые верные подруги и Максим Максимович Ведомский. На Ведомском я попросил ее остановиться и рассказать об этом человеке подробнее. Шурка всего два раза встречалась с бывшим начальником милиции. Первый раз до гибели инженера, второй раз — после. Максим Максимыч как-то пригласил их с Широковым к себе на дачу. Сына с невесткой он отправил за границу, жену — в Крым и решил устроить маленький пикничок в тесном кругу. С ними была еще только любовница «дяди Макса», дама лет тридцати, инспектор по делам несовершеннолетних. Шура долго не могла вспомнить имя этой женщины. Ей казалось это очень важным. Наконец она остановилась на имени Лариса. Ведомский шутливо называл ее «Рисочкой». По словам Александры, Рисочка была красавицей из красавиц. Вообще, пикничок напоминал смотр любовниц двух закадычных приятелей. Рисочку она больше никогда не видела, хоть и жила с ней в одном районе, а вот с «дядей Максом» пришлось еще раз повстречаться. Он вызвал ее к себе по повестке в те самые майские дни. Ведомский заверил знаменитую бригадиршу, что сохранит тайну друга и она не будет проходить по делу Широкова даже в качестве свидетельницы, но ему необходимо знать все о последних днях инженера. «Сашенька, — ласково обратился к ней «дядя Макс», — будем доверять друг другу». Он догадывался, что Сашенька посвящена в их семейные неурядицы и у нее мало оснований доверять человеку, с которым Николай Сергеевич в последнее время находился в ссоре.

— Я рассказала все, что знала, кроме…

Выглянуло солнце, и мы не спеша брели вниз по Первомайской.

— Кроме? — в нетерпении переспросил я.

— Я ни разу не упомянула о собственных подозрениях.

В тот миг мне показалось, что и от меня она многое утаивает.

— Дело в том, — продолжала Шура, — что этот человек завидовал Николаю. И зависть его была черной.

— Но в чем же ему завидовать? — не скрыл я своего удивления. — Высокий пост, престижная квартира, дача, машина, жена, сын, красивая любовница. Чего ему не хватало?

— Не знаю. Наверное, это невозможно объяснить. Они дружили с самого раннего детства. Коленька всегда был любимцем. Понимаешь? Дома, во дворе, в школе, в институте, на заводе. Всегда и везде он пользовался расположением окружающих в силу своего неповторимого обаяния. А Макса не любили. В его присутствии люди настораживались. Вот в чем разница. Поразительно, что дружба столь разных людей длилась десятилетиями. Раскол произошел, когда они породнились. Николай будто сбросил шоры, которые на протяжении многих лет мешали ему как следует разглядеть этого человека. Он увидел, что Макс желчен, алчен, завистлив, хитер, а главное, недобр.

Последний аргумент она почему-то выделила особо, и лицо ее при этом сделалось суровым: сжатые губы, прищуренные глаза. Александра Вавилова теперь совсем не походила на добродушные портреты своей громкой молодости, украшавшие доски почета и первые полосы комсомольских изданий.

— Ты изменилась, — ни к селу ни к городу вырвалось у меня.

— А ты как думал? — ухмыльнулась она. — Всех нас хорошо поколбасило!

И тут я позволил себе отвлечься от темы и спросил, по-прежнему ли она замужем или на этом фронте произошли изменения? Своим ответом Шура сразила меня наповал, и я долго не мог опомниться. Она все еще жила со Степаном. Он допился до белой горячки, и его лечили в принудительном порядке. Он продержался не более года и запил опять. После повторного лечения — результат куда оптимистичнее. Вот уже два года и восемь месяцев (какая мучительная точность!) ее муж в рот не берет спиртного. Лиза Кляйн устроила Степана по знакомству в одну солидную фирму, и он теперь ходит почти что в начальниках.

Александра не скрывала своей гордости. Она напоминала несчастную мамашу, которая хвастается незначительными успехами слабоумного чада. В ее глазах искрилось превосходство и презрение ко мне, бродяге и авантюристу, с временными заработками. Признаться, мне с трудом удалось вернуть ее к