— Здесь он принял смерть, — вздохнула папина дочь. — За прошедшие тринадцать лет я постаралась ничего не менять в этой комнате. Тут все, как было при папе.

— А где находилась коллекция? — поинтересовался я.

— В гостиной, в серванте. Короче, на самом видном месте. Как вы, однако, ухватились за коллекцию? Других мотивов не существует?

— Надо отработать все версии, — со значением заявил я, позаимствовав формулировку из милицейского лексикона.

— Хорошо, — согласилась Лиза. — И вот вам первая загадка.

Она отперла ключом ящик письменного стола и достала черный длинный мундштук. Лиза вальяжным жестом поднесла его к губам. «Ну, прямо Мэй Уэст в голливудской киношке тридцатых!» — подумал я, но вслух не произнес. Заигрывать с этой дамой не входило в мои планы.

— Это и есть та самая вещь, которую вы мне хотели показать?

— Странно. Всякий раз, когда подношу его к губам, чувствую запах духов. Таких сладеньких, тошнотворных духов!

Лицо Лизы Кляйн на миг сделалось злым, но тут же брови поползли вверх, а глаза наивно округлились.

— Ведь этого не может быть, правда? — спрашивала она меня. — Прошло тринадцать лет! Просто запах вот здесь! — Она постучала себя пальцем по голове. — Понюхайте! Вы ничего не чувствуете?

Я едва сдержался, чтобы не нахамить этой сумасшедшей. И ради того чтобы понюхать какой-то допотопный мундштук, она вытащила меня из ресторана, где оставался недоеденным десерт?

— Никакого запаха, — констатировал я, вернув «странную вещь» хозяйке квартиры.

— Только не принимайте меня за сумасшедшую! — прочитала она мои мысли. — Загадка не в запахе, а в самой вещи. Мундштук, кажется, лежал здесь в тот день. Создавалось такое впечатление, что отец взял его из коллекции и, вместо того чтобы положить обратно, запер в письменном столе. Экспонат наверняка подвергся экспертизе, но отпечатков пальцев и губ на нем не оказалось. Будто по воздуху перелетел из гостиной в кабинет. В те дни я была убита горем, и разные мелочи меня не интересовали. Много позже, а если быть точной, месяц назад, я впервые всерьез задумалась об этом. И, не поверите, сделала открытие для себя самой. Данный предмет не является экспонатом коллекции. Я не очень-то интересовалась папиным хобби, но знаю точно, что он собирал дорогие вещи. Мундштуки на любой вкус: костяные, эбеновые, сандаловые, малахитовые, яшмовые. Был даже один из моржового клыка, с филигранной резьбой. Но вот этот, из дешевого черного пластика, затесаться среди них никак не мог. Скорее всего, он принадлежал какому-то близкому человеку, памятью о котором отец дорожил. А судя по тому, что мундштук дамский…

Я ее не перебивал, она сама сделала паузу в ожидании моего вопроса, и я, конечно, его задал. Ответ ей дался нелегко. Так женщины признаются в измене мужа.

— Я думаю… мне кажется… Вероятнее всего, у папы была женщина.

Мундштук вернулся на прежнее место. Ящик резко захлопнулся.

— Я ничего о ней не знаю, — продолжала Лиза, — а мне хотелось бы это знать.

— Вы ее подозреваете?

— Почему нет? Разве женщина не способна убить? Лиза даже не пыталась прятать свой эдипов комплекс. Если раньше она тоже выставляла его напоказ, тогда не удивительно, что отец скрывал от нее свою возлюбленную. И знакомые отца, заметив «пунктик» у инженерской дочери, предпочитали молчать.

Я сказал, что ее открытие ровным счетом ничего не доказывает. И если даже была женщина, то какой ей резон убивать Широкова?

Мои слова Лиза пропустила мимо ушей, уверовав в собственную догадку. Она подошла ко мне почти вплотную и, отметая двусмысленность, предложила:

— Оставайтесь у меня на ночь.

2

Я проснулся от яркого солнца в «мансарде» сестры. Мансардой мы называли застекленную лоджию на последнем, двенадцатом, этаже панельного дома. Урбанистический ландшафт с дымком металлургического комбината только усиливал иронию этого старого французского словечка. Большая семья сестры отправилась на работу, оставив ее нянчиться с трехлетним внуком.

Она принесла мне тосты и кофе прямо на «мансарду» и сообщила о звонке некоей дамы, которая желает со мной встретиться сегодня в три часа, в ботаническом саду, «на прежнем месте». В ботаническом саду, как мне помнилось, я встречался только с одной дамой. Поспешность назначенного свидания нисколько не удивляла. Даме было о чем беспокоиться.

Оставшись наедине с тостами, я на свежую голову прокрутил вчерашний вечер. Найденный Лизой мундштук вызывал у меня определенные ассоциации, о которых я сознательно умолчал. В моей жизни опять же была только одна женщина, любившая мундштуки. И, по странному стечению обстоятельств, эта женщина не только знала инженера Широкова, но еще и работает в настоящее время под начальством его дочери.

Мне предоставлялась прекрасная возможность отомстить Шурке за вчерашнее, проигнорировав свидание в ботаническом саду. Но по натуре я человек не мстительный. К тому же не терпелось выслушать ее объяснения по поводу мундштука. Я был на сто процентов уверен, что «странная вещь» в столе покойного Николая Сергеевича принадлежала ей. И вот почему. Молодежная бригада маляров, в которой мне посчастливилось когда-то работать, часто побеждала в социалистическом соревновании, и портрет ее бригадира Александры Вавиловой круглый год украшал Доску почета. Заводское начальство всячески поощряло Шурку и повсюду таскало за собой для наглядности положительного примера. Бригадирша ораторствовала на различных конференциях, ездила за наградами в Москву. Ее фото (вылитая Клаудиа Кардинале) охотно размещали на первых страницах комсомольские издания. Наверное, в то время она и познакомилась с главным инженером и, возможно, тогда же пристрастилась к мундштукам. Я пришел в бригаду восемнадцатилетним разгильдяем, и все это меня ничуть не интересовало. Помню только, что заводские начальники в дорогих костюмах любили захаживать к нам, чтобы подбодрить краснознаменную Шурку и заодно посмотреть на меня. Тоже своего рода сенсация — единственная мужская особь на весь малярный цех. А еще помню бесконечные дверцы и капоты начальственных машин с царапинами и ссадинами. Работа квалифицировалась по высшему разряду, и Шурка ее никому не доверяла: сама зачищала, красила, полировала. Другие бригадирши, которых мы называли не иначе как «старухами», не столь обласканные руководством, завидовали и злословили. Я не прислушивался к бабьим сплетням. Мое теперешнее подозрение основывалось не на сплетнях, а на одном давнишнем эпизоде, невольным участником которого был я сам.

Это случилось в марте или апреле, незадолго до гибели главного инженера, на юбилее Рины Кабировны, старейшей работницы цеха. Наша бригада работала в тот день во вторую смену, но Шурка упросила мастера отпустить нас на юбилей. Кто же откажет краснознаменной Вавиловой? Тем