Она предпочитала табачные, терпкие запахи духов, а я их едва выносил. До ресторана было рукой подать. Я первым делом заказал бутылку лангедокского. Стоит испробовать один глоток этого волшебного вина, отдающего миндальным орехом, и вам уже не мешают запахи вокруг. Я почувствовал себя на седьмом небе. Вот только говорить нам было решительно не о чем. Кроме того, я серьезно подозревал свою бывшую подругу в сводничестве, и это не прибавляло мне настроения.

— Вы, кажется, какое-то время жили за границей? — поинтересовалась Лиза.

— Гостил у дальних родственников в Кечкемете.

— Вот как? — изобразила она что-то наподобие улыбки. — В ваших венах течет мадьярская кровь?

— Мой отец был наполовину венгром.

Я еще не понимал, куда она клонит, но попытался увести разговор в другое русло, начав травить байки о моем отце. Папа походил на героя оперетты Кальмана и за свою веселость и экспрессивность удостоился клички «Чардаш». Он был такой яркой личностью, что и сейчас, двадцать лет спустя после его смерти, наши родственники, собираясь вместе, рассказывают об отце разные небылицы.

— А вот моего папу вы наверняка знали, — прервала Лиза мои воспоминания. Дрожащей рукой она поднесла к губам сигарету и резко щелкнула зажигалкой.

— Никого по фамилии Кляйн я в своей жизни не встречал. Вы — первая.

— Моя девичья фамилия Широкова. Лиза Широкова. А моего папу звали Николаем Сергеевичем. Николай Сергеевич Широков.

— Что-то припоминаю, — сделал я задумчивое лицо. На самом деле, я сразу понял, о ком идет речь. Постепенно до меня стало доходить, что наша встреча и вчерашнее знакомство, равно как и утренний звонок бывшей подруги не случайны.

— Вы ведь когда-то вместе с Шурой работали на военном заводе, продолжала она атаку на мою память. — А мой отец был там главным инженером. Как раз в восьмидесятые годы…

— Ну да, конечно!

Дальше притворяться было бессмысленно.

— И вы прекрасно знаете, что случилось с моим папой. — Она напирала на меня так, будто хотела в чем-то уличить.

— Его убили. Это было, кажется…

— В восемьдесят восьмом, — подсказала Лиза. — Второго мая. В собственной квартире. В нашей с ним квартире. Надели на голову полиэтиленовый кулек и сдавили горло удавкой. Говорили, что сработано профессионально. Только этот самый «профессионал» был кем-то из его знакомых, кому отец доверял. Ведь дверь не была взломана. И папа сидел в непринужденной позе. И в пепельнице еще тлела сигарета, когда домработница обнаружила его труп. А я в это время ругалась с мужем. Ругалась на чем свет стоит.

— С Кляйном? — осторожно поинтересовался я.

— Фамилия моего первого мужа — Ведомский. Мы прожили вместе пять лет, и дело шло к разводу. Я как раз колотила посуду, его фамильный сервиз, когда зазвонил телефон и наша домработница сообщила… — Она полезла в сумочку за носовым платком.

— Зачем вы мне все это рассказываете? — спросил я напрямик.

Лиза Кляйн сидела, опустив голову, и теребила в руках платок, так и не применив его по назначению.

— Зачем рассказываю? — переспросила она и вдруг резко подняла голову, снова ощупав меня взглядом, быстрым и пронзительным, будто в последний раз хотела удостовериться в надежности материала, из которого я скроен. — Я хочу, чтобы вы нашли убийцу моего отца!

— Вы с ума сошли! Почему вы решили?..

— Потому что вы можете это сделать! — не давала она мне опомниться. — Я в курсе всех ваших блистательных разоблачений за последние пять лет.

— Я всего лишь журналист, и мои разоблачения в основном касались пропажи картин и предметов антиквариата, — как мог, оборонялся я.

— Это не имеет значения. Вы работали тогда на заводе, вместе с отцом. Вам знакомы те люди, с которыми он общался. У вас прекрасные аналитические способности. А я не пожалею никаких денег, чтобы узнать тайну гибели моего отца.

— Послушайте, Лиза, — предпринял я последнюю попытку переубедить ее, — прошло тринадцать лет. Сколько всего случилось за это время с нами и с нашей страной…

— Не надо красивых слов, Евгений! Вам приходилось разыскивать картины, похищенные еще до революции. Чего только не случилось с тех пор с нашей страной!

Она была слишком хорошо была осведомлена о моих делах и моем прошлом. Конечно, здесь не обошлось без Шурочки, в распоряжении которой была целая неделя для сбора полезной информации.

— Насколько я могу судить, ваши финансовые дела сейчас не в лучшем состоянии. И та кругленькая сумма…

Мои «финансовые дела»? Здорово звучит! Последние десять лет живу, как бродяга, довольствуясь случайными заработками. И об этом, кажется, она тоже знала. А, собственно, почему бы не заработать? Подумаешь, старое, нераскрытое убийство. Попробовать можно, а не получится — никто не взыщет.

Примерно так рассуждал я два месяца назад. И под воздействием лангедокского вина, отдающего миндальным орехом, и нежнейших, вымоченных в черносливовом соусе бараньих почек, согласился. Хотя эта женщина мне не нравилась. Все в ней — запах духов, ощупывающий взгляд, резковатый голое — отталкивало.

— Имейте в виду, — предупредил я, — если в деле вашего батюшки замешана политика, то я — пас.

— С чего вы это взяли?

— В те времена на заводе упорно муссировался слух, что главного инженера убрали в интересах высокой политики. Завод имел стратегическое значение для страны, а Горбачев затеял разоружение. Говорили, будто Широков был не последним человеком не только на заводе, но и в городе.

— Какая чушь! — возмутилась Лиза. — И вы в это верите? Мой отец никогда не был идиотом. Он прекрасно знал, что препятствовать государственной машине бесполезно. Просто рабочие любили моего отца и отводили ему роль народного заступника. Этот слух появился позже, когда завод перестал быть военным и начались массовые сокращения. Уверяю вас, политические игры папу не вдохновляли. К тому же он был человеком капиталистической формации, предприимчивым и ловким. Будь он жив, завод бы… А вернее, фирма господина Широкова сейчас бы процветала. И я бы не сидела здесь…

— Понятное дело. Вы бы предпочли бы более светское общество разговору с бродягой-авантюристом.

— Зачем же так, Евгений. — Она наконец опустила долу свои неспокойные глаза.

— Тринадцать лет назад, когда позвонила домработница, — приступил я к допросу, — вы жили с мужем отдельно?

— Мы жили в доме свекра и свекрови.

— В таком случае, почему вы говорите «наша квартира», «наша домработница»?

— Потому что дом родителей мужа не стал для меня родным. Я часто убегала к отцу.