более все знали, что Шурка была когда-то ученицей Рины Кабировны. В общем, юбилей как юбилей, и я никогда бы о нем не вспомнил, если бы не Шуркины глаза. В какой-то миг мне показалось, что от них исходит свет. Погаси люстру — в комнате будет светло! Глаза бригадирши смеялись и плакали одновременно. Она опрокидывала рюмку за рюмкой, развлекая компанию задорными тостами. Спела казачью песню, пустилась в пляс. Наша строгая Вавилова отрывалась по полной программе, и я (святая наивность!) воспринимал ее кураж как дань уважения юбилярше. Но причина была иная. Рину Кабировну приехал поздравлять инженер Широков. Его, как полагается, усадили за стол, налили «штрафную», и он, уже навеселе, пообещал подвезти на своей машине всех, кто живет в его стороне. Таких оказалось трое, в том числе и знаменитая бригадирша. То есть Николай Сергеевич решил задержаться.
Не люблю больших застолий. Есть в них что-то скотское. В самом разгаре веселья мне вдруг становится грустно, и я пытаюсь найти укромный уголок, чтобы спрятаться. В двухкомнатной квартире юбилярши все уголки были оккупированы гостями. Попытка проникнуть в туалет также не увенчалась успехом. Зато я обнаружил уютный чуланчик прямо напротив туалета и, едва разместившись в нем, решил наблюдать за праздником в узкую дверную щель. В юности я был большим оригиналом, особенно, если выпивал лишнее.
Гости, гонимые нуждой, то и дело дергали дверную ручку совмещенного санузла, но дверь не поддавалась, и они вынуждены были отступать на прежние позиции. Мое терпение тоже было на пределе, но я подбадривал себя песенкой группы «Спаркс» «Леди засела в туалете». Но вместо леди из туалета вышел главный инженер. Я подождал, когда он скроется в гостиной, и выскользнул из своего укрытия. Однако дверь вновь оказалась заперта. Внутри находился кто-то еще. Товарищ Широков справлял нужду в обществе… «Ну, ты и наклюкался, Женечка!» — засмеялась Шурка, столкнувшись со мной нос к носу. Может быть, я действительно наклюкался, но соображал очень даже хорошо. И в тот миг мне сделалось стыдно за свое ненарочное соглядатайство. Так стыдно, что не посмел ничего ответить бригадирше. А она как ни в чем не бывало вернулась к столу.
Впоследствии этот эпизод выветрился у меня из головы. Он не всплыл даже, когда у нас с Шуркой возникли определенные отношения. Мое подсознание припрятало его до поры до времени.
Не думаю, что в туалете они занимались чем-то предосудительным. Скорее всего, решали какие-то насущные вопросы. Ведь на их пути стояли непреодолимые препятствия. Дочка инженера постоянно ссорилась с мужем и все чаще искала убежище в доме отца. Широков был человеком рассудительным, он прекрасно понимал, что Лиза со своим комплексом не потерпит мачеху-ровесницу, будь та хоть трижды знаменитой бригадиршей. Но самым главным препятствием для их любви была семья Александры Вавиловой.
Шурка выскочила замуж очень рано, в семнадцать лет, забеременев от своего сокурсника по техучилищу. Ее мужа я отлично знал. Степан работал в соседнем цехе фрезеровщиком. Странно выглядела эта пара. Красавица-жена и калека-муж. Инвалид с детства, Степан ходил на протезе, был долговязым и сутулым, почти горбатым. Светлые жидкие волосы сосульками свисали на плечи, мясистый красный нос всегда смотрел под ноги, а глубоко посаженные глаза от бесконечных возлияний стали совсем прозрачными. К концу рабочей смены Степан так напивался, что Шурке частенько приходилось тащить его на себе. У них росла дочь, кажется, такая же некрасивая, как отец.
Однажды я спросил Шурку, как она могла лечь в постель с этим уродом? Ничуть не смутившись, она ответила: «Из жалости». Точно такой же ответ последовал на вопрос, почему она до сих пор с ним не развелась. По-моему, эти два ответа характеризовали ее не с лучшей стороны, но чужая душа, как известно, потемки. Несмотря на жалость, Шурка спокойно изменяла своему инвалиду. О ее похождениях бабки-малярши слагали легенды. А вот в молодежной бригаде не принято было сплетничать. Поэтому слухи доходили до меня в последнюю очередь. Во всяком случае, я ничего не знал о романе Вавиловой с главным инженером завода. Помню лишь, как она ответила кому-то из девчонок: «Нельзя же все время есть только черный хлеб, иногда хочется и белого хлебушка попробовать!» Эта присказка вызвала смешки и ухмылки, понимание и непонимание со стороны тех, кто находился рядом.
В пруду ботанического сада дружно и горделиво плавала пара белых лебедей, не обращая внимания на крики разнузданной детворы. «Наша» скамейка была занята молодоженами с коляской. Я сел на противоположную скамью, оказавшись под палящим солнцем. Младенец в коляске ворковал на своем диковинном наречии и сучил ножками. Родители обсуждали глобальную проблему деспотизма свекрови.
«Нет ничего нового под солнцем», — изрек я про себя, вытирая носовым платком выступивший пот. Десять лет назад мы с Шуркой впервые поцеловались на той самой скамейке, где сидят молодожены. Мне было двадцать пять, а ей уже перевалило за тридцать. На личном фронте я терпел фиаско за фиаско от одной высокомерной и не очень далекой девицы и решил поделиться с бригадиршей своими проблемами. Шурка курила папиросу за папиросой, время от времени грациозно постукивая указательным пальцем по мундштуку, чтобы стряхнуть пепел. Какое-то время мы сидели молча. «Мне кажется, тебе не надо зацикливаться, — сказала она, кокетливо тряхнув своей каштановой челкой. — Мало ли вокруг девчонок?» После чего прозвучала знаменитая фраза про белый и черный хлебушек. Бригадирша приблизила ко мне лицо, прикрыла веки и подставила губы для поцелуя. Все это выглядело дерзко, если не сказать смешно, но в тот миг я вдруг понял, что больше не люблю ту высокомерную, взбалмошную девицу. И, возможно, никогда не любил.
Наш роман длился недолго, всего несколько месяцев. Потом я уволился с завода, уехал из города. В Екатеринбурге бывал не часто и больше чем на три дня не задерживался. Восстанавливать былые связи не имел никакого желания. Время сделало настолько крутой вираж, что от меня прежнего почти ничего не осталось.
— Давно ждешь?
Задумавшись, я не заметил, как она подошла и села рядом. Теперь я мог разглядеть ее лучше, чем позавчера, во время обеденного перерыва. Бывшая бригадирша чувствовала себя не так уверенно, как раньше. Взгляд не был таким пронзительным и немного надменным. Она, наоборот, старалась не смотреть мне в глаза.
— Ты, наверное, ждешь моих объяснений по поводу вчерашнего? — спросила Шурка.
— Чего тут объяснять? Ты меня просто подставила, вот и все.
— Пойми, я не хотела, вышло само собой. — Она сделала порывистое движение, словно по телу прошла судорога. — Ты объявился нежданно-негаданно, а мы с
