«Но я наблюдал за ней, – мысленно возразил Дзюн. – Я знал ее, как никто другой. Я видел, как она шутила со стариком в магазине на углу, когда покупала у него бутылку соевого соуса, как она улыбалась сама себе, поднимаясь на холм после встречи с гадалкой. А как ловко она ускользнула от меня на станции Каруидзава? Я видел, как светились ее глаза, когда она встречала своего любовника. Видел, стоя у края аэродрома, как они обнялись на прощание».

– В любом случае, – продолжал капитан, – вам не следовало принимать все это близко к сердцу. Вам поручили наблюдать и докладывать, делать, что говорят, и держать рот на замке. Жаль, что это оказалось вам не по силам.

Он поднялся на ноги и потянулся.

– Наверное, вы устали после долгого общения с японской полицией. Пожалуйста, выпейте виски. Это не дрянной «Торис». Настоящий «Джонни Уокер» с черной этикеткой, я привез из Пусана на прошлой неделе. Жаль, что не могу к вам присоединиться. С удовольствием бы с вами поболтал. Хотелось бы познакомиться с вами поближе. Я слышал, у вас весьма примечательная биография. Но… – он пожал плечами, – так уж здесь заведено. Мы не можем держать в подразделении людей, которые так чувствительны, что не могут исполнять свои обязанности. Такое в нынешних обстоятельствах чересчур опасно. В общем, у меня есть другие дела, и… А сержанту Гото надо решить с вами один вопрос…

Капитан Ён вышел из комнаты, а Дзюн и Гото остались молча сидеть бок о бок со стаканами в руках. Ничего похожего на этот виски Дзюн раньше не пробовал. Даже у любимого полковником Бродским коньяка «Арарат», который Дзюну как-то разрешили отведать, не было такого насыщенного и мягкого вкуса. Гото смотрел на Дзюна, но не говорил ни слова. Скоро молчание стало настолько гнетущим, что Дзюн был вынужден его нарушить.

– Чего мы ждем? – спросил он.

Гото посмотрел на него поверх своего стакана. Лицо ничего не выражало.

– Ждем, когда начнет темнеть, – сказал он.

* * *

Дзюн не мог вспомнить, когда в последний раз ел. Виски ударил в голову, и комната поплыла перед глазами. Он смутно ощущал, что напротив него появился кто-то еще, кажется, тот самый солдат, который помог Гото запереть его в подвале особняка, когда он попал сюда впервые. Как его зовут? Дзюн не помнил.

Гото с солдатом помогли ему подняться и повели вниз по лестнице, ноги его подкашивались. Но сейчас его вели не в подвал.

Тени в саду сгустились, глубокое сияние заката отражалось в витраже над парадной дверью особняка. Они снова забрались в джип, Гото сел рядом с Дзюном, держа на коленях пистолет, солдат занял место за рулем.

Маршрут был Дзюну незнаком: сначала улица с толпой вечерних покупателей, потом большой буддийский храм с вереницей ярко горящих фонарей. Дальше массивное недостроенное бетонное здание в бамбуковых лесах, узкая улочка между деревянными доходными домами, из окон свисают бельевые веревки. Потом они выехали на грунтовую дорогу, шедшую поверху вдоль заросшей сорняками насыпи, с одной стороны убогие свалки и лачуги, с другой – темные воды реки Сумида. Гото неподвижно сидел рядом с Дзюном, распрямив спину и уставившись в густеющую тьму перед ними. Эта тишина напомнила Дзюну о времени, когда его только начали готовить в шпионы и они с Гото стояли рядышком в поезде, идущем в Токио и обратно, почти не разговаривая друг с другом. «Я так и не узнал его по-настоящему», – подумал Дзюн.

Наконец, дорога сузилась настолько, что джипу, кажется, было не проехать. Гото сказал солдату:

– Сверни налево.

Голос звучал приглушенно, будто у него пересохло в горле.

Джип съехал по склону на бетонную платформу – своеобразный причал, выступающий над рекой. Машина остановилась, и все на мгновение замерли, словно ожидая чего-то. Потом Гото сказал:

– Хорошо. Выходи.

Вылезая из джипа в жаркий летний вечер, Дзюн был абсолютно спокоен. Гото приставил к его голове пистолет, и они пошли к краю бетонного пирса, солдат шел с другого бока, неся по мотку веревки на каждом плече. Воды реки пахли тиной и гнилой рыбой. Гото откашлялся, будто хотел что-то сказать, но, похоже, передумал и просто кивнул своему напарнику – тот быстро и энергично принялся туго обвязывать веревками лодыжки и запястья Дзюна, заведя его руки за спину.

Дзюн глубоко вдохнул сырой, застоявшийся воздух. Посмотрел на край пирса – там, спрятав головы под крылья, рядком сидели три изрядно потрепанных чайки. При виде этих птиц Дзюн вдруг подумал, что попасть в храм Кабусима ему так и не удалось. Может, оно и к лучшему. Он представил себе тысячи белых птиц, их не меньше, чем звезд на небе, они парят над темной скалой, торчащей из сияющего моря. На самом деле это место почти наверняка не оправдало бы его ожиданий.

За пирсом и рекой виднелись грозовые тучи, они поднимались над складами на другом берегу реки. Между тучами был небольшой просвет, сквозь него виднелось чистое небо, бледно-золотистое и бесконечно далекое. Солдат связывал его запястья и лодыжки, а Дзюн не сводил глаз с этого маленького небесного окошка.

Когда последний узел был завязан, оказалось, что до конца пирса сам он не дойдет, и Гото с солдатом взяли его за руки и поволокли туда.

Чья-то рука пихнула его в спину, он вывалился за край пирса и шлепнулся в воду, твердую, как бетон, и до жути холодную. Он вынырнул на поверхность, но вода обхватила его неумолимой хваткой, захлестнув рот, нос, глаза, подобно темным и удушливым водам его снов. На мгновение ему удалось приподнять голову над поверхностью, выплюнуть мерзкую горечь изо рта, напоследок глубоко вдохнуть воздух – сейчас вода утащит его на дно.

И в этот миг, в секунду последнего вздоха, до него донесся прощальный звук – голос Гото. Звук был приглушен ревом воды, но Дзюну удалось разобрать слова.

– Прости меня, Камия-кун, – говорил Гото. – Прости.

Глава 25