Итак, он ударил Брухича, тот упал, и гость приступил к операции отхода. Сначала он поднял раму в окне, выходившем в сад. Дождь, скорее всего, еще не кончился, но окно было расположено с подветренной стороны, и капли в комнату не попадали — во всяком случае, из протокола осмотра, который мне показал Хутиэли, следовало, что пол в комнате под окном был утром совершенно сухим.

После этого убийца (кстати говоря, Брухич, скорее всего, был еще жив и, судя по положению тела, пытался доползти до кровати, может, он даже кричал, но в доме, расположенном в двух десятках метров, никто ничего не услышал), так вот, после этого убийца (возможно даже, переступив через тело Брухича, о Боже, какая мелодраматическая деталь!), так вот, повторяю, переступив через тело, убийца подошел к двери и поднял крюк в такое положение, чтобы сильный толчок непременно заставил его упасть. Затем убийца вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь. Крюк остался в поднятом положении, упасть сам и закрыть дверь изнутри он не мог — это было, судя по полицейскому протоколу, массивное сооружение, плотно сидевшее на оси.

Убийца пересек небольшую прихожую и вышел в сад, прикрыв наружную дверь. Он прошел к связке длинных прутьев, лежавшей под навесом у входа в двухэтажный коттедж Брухичей, и вытянул один из прутьев. Подойдя к окну садового домика (Брухич, возможно, еще стонал, а может, уже потерял сознание, ведь яд действовал очень быстро), убийца просунул прут через решетку, дотянулся им до дверного крюка и толчками заставил крюк упасть, заперев комнату изнутри. Осталось только опустить раму.

Можно было уходить, но оставлять на виду прут, который многое мог бы сказать внимательному взгляду, убийца не хотел и зашвырнул прут через забор на пустырь, резонно полагая, что деревяшка либо потонет в непролазной грязи, либо полицейским не придет в голову искать следы преступления там, где их, по идее, быть не могло…

Я вылез из ванны, насухо вытерся, высушил феном волосы и вышел к Сингеру, чувствуя себя готовым к любым подвигам во имя торжества справедливости.

Сыщик смотрел тридцать третий канал — прямую передачу из елльа, замечательное шоу, способное увлечь не меньше, чем самый крутой голливудский триллер. Особенно сейчас, когда оппозиция опять выдвинула вотум недоверия правительству Нетаниягу, и перепалка между депутатами грозила перейти все границы приличия.

— Убери звук, — потребовал я. — А если хочешь знать, что они говорят, читай по губам.

— Пока ты мылся, я приготовил бутерброды, — объявил Сингер. — Извини, пришлось порыться в твоем холодильнике, но отпечатков пальцев я не оставил, так что ты ничего не докажешь.

— Молодец, — одобрил я. — Если ты еще и чайник включил, я повышу твою дневную ставку на десять шекелей.

— Двадцать, — тут же потребовал Сингер и кивнул на чайник, стоявший на журнальном столике. В чашках уже лежали пакетики.

— Отлично, — сказал я. — Пусть будет двадцать, но при условии, что ты обнаружишь убийцу в течение сорока восьми часов.

В нескольких словах я пересказал Сингеру свой последний разговор с Куперманом и его слова о неизвестном в сером костюме.

— Нудельман и Наве, — повторил Сингер. — Люди в серых костюмах… В этом что-то есть. Точнее, в этом чего-то нет, ты прав.

— Нет чего? — спросил я с подозрением.

— Алиби, естественно. У обоих оно отсутствует. Профессор, по его словам, после Зильбермана отправился успокаивать нервы в свою лабораторию, где и пробыл до утра. Видишь ли, у Нудельмана своя небольшая химико-фармацевтическая фирма на улице Арлозоров.

— Химико-фармацевтическая? — встрепенулся я. — Становится теплее, ты не считаешь?

— Нет, — покачал головой Сингер. — Лично я Нудельманом не занимался, но мне известны данные, собранные полицией. К ядам фирма Нудельмана не имеет отношения.

— Но химия…

— Цви, если у тебя слово «химия» непременно ассоциируется с ядами, то ты ошибаешься.

— Ну хорошо, хорошо, — я поднял руки вверх, но про себя решил вернуться к личности Нудельмана. Профессор, видите ли. Знал я одного профессора, который пристрелил собственную жену, когда заподозрил ее в неверности. Страсти свойственны каждому, будь он профессором или мойщиком автомобилей.

— А что Наве? — спросил я.

— Алиби, насколько я знаю, нет и у него. Наве уверяет, что был дома, и домашние действительно это подтверждают. Но спит Хаим в своем кабинете, он, видишь ли, храпит, и жена не хочет…

— Понятно, продолжай.

— Так вот, Наве вполне мог, когда все уснули, потихоньку выбраться из квартиры и отправиться хоть на край света.

— К утру он не успел бы вернуться, — меланхолически заметил я.

— С края света — безусловно, — согласился Сингер. — А из Раананы — без проблем.

— Итак, — резюмировал я, — подозреваемых у нас больше, чем нужно. Собственно, подозревать можно каждого… Сейчас мы с тобой хотя бы знаем уже, как убийца проник в садовый домик Брухича и как его покинул. Если провести лабораторный анализ следов грязи с ботинок всех шестнадцати и сравнить с составом грязи на участке Брухича… Нет, я понимаю, что это утопия, — сказал я, заметив протестующее движение Сингера. — Лично мне самым подозрительным представляется при нынешних обстоятельствах тель-авивский профессор. Он знал обоих — Брухича и Липкина?

— Да, — подтвердил Сингер. — Они знакомы давно, я слышал, что Нудельман заказывал Липкину какие-то строительные конструкции для своей лаборатории.

— У него что, целый дом в центре Тель-Авива? — удивился я.

— Нет. Извини, Цви, я не знаю деталей, но непременно этим займусь. Кажется, Нудельман хотел построить для лаборатории небольшой домик где-то на окраине, но это оказалось ему не по карману, и он приобрел помещение на Арлозоров…

— Займись этим, — сказал я. — И поскорее. Ты уже достаточно выпил чаю, можешь отправляться.

— А ты не отключай свой мобильный телефон, когда сидишь в суде, — попросил Сингер. — Могут быть срочные сообщения.

— Невыполнимое требование, — отрезал я. — Судья Левин прикажет вывести меня из зала. Звони вечером, когда я вернусь домой…

Глава пятая. УБИЙСТВО НАХУМА БРОНА

Когда я выходил из дома, немного распогодилось. На востоке в тучах появились просветы, которые расширялись, и в разрывах показалось иссиня-голубое небо. Похоже было, что через час-другой станет совсем безоблачно, и я, конечно, не захватил зонтик. Со мной всегда так бывает — малейшее улучшение погоды я воспринимаю, как обещание светлого будущего. Естественно, минут через пять дождь полил