Долгие годы после я представляла себе картину, представшую перед глазами открывшего дверь Коли. В темноте ноябрьского вечера на пороге стоял стучащий зубами призрак его похороненной сегодня жены с выбившимися из-под платка лохмами и замерзшими на лице слезами. Вся моя одежда была в комьях кладбищенской грязи, вперемешку со снегом.

Немудрено, что Колька принял меня за восставшего из могилы мертвеца. Как выяснилось потом, на вскрытии, у него было больное сердце. Болезнь, которую он ото всех скрывал, считая, что мужчине негоже жаловаться, обострилась после того, как я «утонула», и мое эффектное появление стало последней каплей.

Мой муж скончался на месте от обширного инфаркта. Его похоронили через несколько дней в «моей» могиле, установив тот же памятник. Лишь табличку поменяли. «Кольцов Николай Иванович» теперь было написано на ней. Через месяц поезд увез меня в Москву с новым паспортом и кое-какими вещами.

Две недели из этого месяца я пролежала в больнице, куда попала с сильнейшим воспалением по женской части. Несколько часов, проведенных на холодной земле, не прошли даром. Выписывая меня, Васька Савельев, отводя глаза, сказал, что у меня никогда не будет детей. Я восприняла это известие равнодушно. Мне не нужны дети, если их отцом не мог стать Леонид Лурье.

Еще две недели, пока готовились документы, я провела у Савельевых. Свекровь, враз постаревшая на двадцать лет, не желала меня ни видеть, ни слышать. Я ее понимала. Ни Ваське, ни милиции я так и не призналась, почему сбежала из дома таким странным способом. Не хотела, чтобы у Лёни были какие-то неприятности, которые неминуемо возникли бы в случае расспросов. Моя мать подтвердила, что все это время я прожила у нее. А, мол, почему да отчего дочь приехала, то ей неведомо.

Что ж, паспорт мне сделали новый, в списке живых восстановили, а ничего другого мне не требовалось. Антонина уже вышла замуж и ждала меня в Новосибирске, куда я и улетела, не пробыв в Москве даже суток. Нечего мне было делать в этом городе. Глядя в иллюминатор самолета, как затягивают землю холодные слоистые облака, я размышляла не о том, как сложится моя новая жизнь, и даже не о Лёне, о котором до этого думала практически постоянно.

Все мои мысли сводились к тому, что в тот момент, когда я встала со своей могилы и двинулась к мужниному дому, я стала убийцей.

День седьмойКозьмодемьянск

Историю, которую накануне вечером рассказывал им академик Лурье, Таисия слушала с бьющимся сердцем. Перед глазами у нее стояла Анна Михайловна, точнее, совсем молоденькая девчонка Нюрка, появившаяся на свет в лагере, воспитанная чужой доброй женщиной, заменившей ей мать, и вышедшая замуж за не очень доброго, но горячо влюбленного в нее Кольку.

Отчаянно плохо жилось этой девчонке в мужнином доме, под оком жестокой свекрови. Таисия попыталась представить и поняла, что больше всего тяготили Нюрку не побои мужа, не окрики свекрови и не тяжелая работа по дому, а именно дефицит любви, в которой так отчаянно она нуждалась.

И тут в Касимове появился он – интеллигентный врач из московской профессорской семьи, будущий академик. Нет, не в него она тогда влюбилась, а в образ мечты, который, по странному стечению обстоятельств, совпал именно с этим невысоким худощавым мужчиной, тогда еще совсем молодым, ныне уже старым, но обладающим все той же харизмой, волей и умением принимать решения.

– Я был честен с ней в ту минуту, когда Аня говорила мне, что решит все свои дела в Касимове и приедет ко мне в Москву, – говорил Лурье. – Я действительно влюбился, потому что было в ней что-то магическое. Простая совсем девочка, но с таким благородством движений. Это потом, уже в Москве она рассказала мне, что на самом деле дворянского рода. И когда я увидел ее на пороге родительской квартиры, то забыл обо всем на свете. О невесте забыл, Наденьке, о долге, об обещаниях. Ничего я в тот момент не видел, кроме невозможных ее глаз. Конечно, на следующее утро я должен был ей обо всем рассказать. Но я смалодушничал, струсил. Все так благоприятно складывалось. Родители жили на даче и в город не приезжали. Надю увезли в Крым, потому что ей врачи прописали тамошний климат. Я каждый день говорил себе, что так не может больше продолжаться, и снова и снова давал себе отсрочку. Потому что с Аней я был совершенно счастлив, и она в те два месяца, что мы провели вместе, была счастлива тоже.

– Откуда вы узнали, что после того, как Анна Михайловна вернулась в Касимов, у нее умер муж?

– Васька Савельев написал. Он к тому времени уже вернулся домой, получил должность в районной больнице. Анютка простудилась сильно, попала туда, а потом, когда ее выписали, жила у Савельевых какое-то время. Я так понял, что их семьи были дружны. В общем, Васька мне написал, что считавшаяся утонувшей девушка вернулась домой, спустя полгода, когда ее уже признали мертвой и фактически похоронили, заявилась к своему мужу, а у того оказался врожденный порок сердца, вот он и не выдержал.

– Вы знали, что Анна Михайловна уехала в Новосибирск?

– Нет, откуда. Она же Савельевым ничего не сказала, когда уезжала. Они думали, что она вернулась в Москву. Я больше никогда ничего о ней не слышал, пока не увидел на теплоходе. Я не сразу ее узнал, столько лет прошло. Больше полувека. А потом она рассказала легенду о женщине, которая восстала из могилы и заявилась к своему мужу, который от ужаса скончался прямо на месте, и я понял, что это именно она. Боже мой, я чуть с ума не сошел.

– Так вот почему вы так разволновались в тот первый вечер, – задумчиво сказал Иван. – А я никак не мог взять в толк, что именно ввергло вас в столь сильное волнение.

– Да. Я стал думать, что эта встреча не случайна.

– Вы решили, что Анна Михайловна специально подкараулила вас на «Звездной стране»? – проницательно спросила Таисия.

Лурье замотал головой:

– Конечно, нет. Это как раз была случайность. Но она путешествовала вдвоем с родственницей, этой милой молодой женщиной, Лизой, и на пальце у нее не было обручального кольца, я посмотрел. У меня мелькнула мысль, что теперь, когда я похоронил