Действительно ли я пил шампанское с Тюльпановым в тот вечер в «Феминине»? Сопровождали ли Дюплесси две девушки в рыжих париках? Предложила ли мне продавщица в магазине с проявочной фотографии обнаженных женщин, в том числе Марии, или о таком случае просто кто-то рассказал? Правда ли все это, как и многое другое, или за прошедшие годы моя память полностью переписала историю?

И только тогда я наконец вспомнил одну важную деталь, которая каждый раз казалась мне странной, всплывая в мыслях, – единственный кусочек головоломки, что упорно отказывался вставать на место. Я подтвердил этот факт старым документом, найденным пятнадцать лет назад в немецких архивах, и за пару недель картинка постепенно прояснилась, как фотография в проявочном растворе. В конце концов я понял, где ошибся, и в следующий же миг пожалел об этом. Затем сунул бумаги в нижний ящик стола и решил оставить их там навсегда.

Однако та самая деталь начала преследовать меня во снах и отказывалась забываться: джинн вырвался на свободу и теперь не желал возвращаться в лампу. Наконец в апреле я набрался храбрости и полетел в Западный Берлин. Я попросил Марию не встречать меня в аэропорту и пообещал позвонить из отеля в Целендорфе после заселения.

Самолет прилетел поздно вечером, и, пройдя паспортный контроль и забрав багаж, я взял напрокат машину и поехал прямиком в отель. Все вокруг стало другим, и места, представшие передо мной, не имели никакого сходства с теми, что я видел более сорока лет назад. Берлин изменился, изменился я сам, изменился весь мир, однако тот далекий вечер пятницы застыл вне времени, как и та единственная деталь, которая вернула к жизни всех призраков.

На следующее утро я проснулся рано и поехал в Кройцберг, ставший теперь своеобразной границей с Восточным Берлином, в тени Стены. Припарковавшись недалеко от реки, я направился к тому самому месту, где началась вся история, пытаясь представить путь, который проделала Амалия Шульц с того момента, как сбежала от своих мучителей, до встречи с американским патрулем.

Улицы выглядели довольно запущенными, хоть и иначе, чем раньше, а некоторые носили другие названия. На месте разбомбленного дома, в подвале которого я нашел тела, теперь стояло небольшое многоквартирное здание с магазинами на первом этаже и граффити на стенах.

Позже я наткнулся на приятное уличное кафе и позвонил Марии из телефона-автомата. Я успел выпить две чашки кофе и выкурить несколько сигарет, а потом появилась она. Мы обнялись. Она, конечно, постарела, но сохранила милые мне чистые и благородные черты. Мы болтали о пустяках около получаса, исподтишка изучая друг друга и пытаясь выйти за рамки слов, витавших вокруг нас холодным весенним днем. Она отвела меня в ближайший ресторан, где мы пообедали, а потом вернулись в кафе. Она спросила, сколько я пробуду в Берлине, и, услышав ответ – один день, – сразу поняла истинную причину моего приезда и некоторое время ничего не говорила, стараясь на меня не смотреть. Затем сняла солнцезащитные очки, заглянула мне прямо в глаза и сказала:

– Теперь ты знаешь?

– Думаю, да, – кивнул я.

– Как ты понял?

– Когда я нашел тело, на полу стояла свеча. Она оставалась там и позже, после моего возвращения с русскими, наполовину сгоревшая. Никто бы не оставил свечу без присмотра на несколько часов. Сначала она была почти целая, а значит, ее зажгли незадолго до моего прихода.

– Это все? Только свеча?

– Не только. Мне все время казалось не вполне ясным, почему Лиза притворилась, будто не видела тела, тогда как меньше часа назад говорила обратное. Я решил, что она напугана и сбита с толку, поэтому списал это со счетов. Но потом понял, что объяснение может быть лишь одно: Лиза солгала, потому что ей велела мать. Но зачем мать так поступила?

Мария внимательно слушала, и на мгновение у меня возникло ощущение, будто все прошедшие с тех пор годы внезапно растворились, будто мы вновь молоды и сидим в том кафе недалеко от Тиргартена с потрепанным рюкзаком в ногах.

– Продолжай, – попросила она.

– Затем я вспомнил, что на фотографиях, которые я сделал тем вечером, у Амалии были синяки от пальцев на шее. Дитер сказал, что Хельга закрыла ей рот руками, отчего, вероятно, девушка и задохнулась. Однако, согласно отчету медэксперта, причина смерти другая. Амалии сжали горло, и те следы на шее оставлены убийцей.

– Ясно, – кивнула Мария. – Ты точно хочешь знать правду?

– Именно поэтому я здесь.

– Ты неправильно все понял.

– Не имеет значения, что я понял.

И я выслушал то, с чем Мария, вероятно, хотела поделиться с кем-нибудь, с кем угодно, более сорока лет. Она говорила без слез и драматических жестов, не повышая голоса и не всхлипывая, говорила спокойным тоном, каким обычно беседуют о жизни с друзьями.

Вернувшись домой в тот вечер около девяти, Мария обнаружила в коридоре девушку.

– Она была жива. Дальше все развивалось стремительно. Девушка пребывала в шоке от пережитых испытаний. Я зажгла свечу, накрыла ее одеялом и села рядом. Я не знала ни кто она такая, ни что делает у меня дома, голая и побитая, но не сомневалась, что обращаться в «скорую» или в полицию нельзя: мне не поверят. Кроме того, я сама до смерти испугалась и впала в панику. Лиза вышла из комнаты, и я сказала ей, что женщина спит. Потом девушка пришла в себя и закричала. Я просто хотела, чтобы она замолчала, вот и все. В какой-то момент я заметила, что она больше не дышит, и пощупала пульс. Она была мертва.

– А потом ты использовала сумасшествие Хельги, чтобы избавиться от тела.

– Я не планировала этого. Отправившись на поиски места, куда можно отнести тело, я наткнулась на Хельгу. Как обычно, она спросила о своей дочери. И тогда я сказала, что Инга у меня дома и что ее нужно забрать. Хельга даже не поняла, что ее так называемая дочь мертва. Мы завернули тело в одеяло и отнесли в ее логово.

– Дитер присутствовал при вашем с Хельгой разговоре?

– Нет, я нашла Хельгу на улице одну. После Лиза рассказала, что, пока меня не было, приходил дядя по имени Джейкоб, спросил о женщине внизу и дал ей шоколадку. Я не поверила, пока не увидела обертку, и велела дочке никому ничего не рассказывать, а потом ты вернулся с русскими. Остальное ты знаешь.

– Да, знаю.

– Это был несчастный случай. Если бы меня посадили в тюрьму, Лиза умерла бы от