– А как же вы… То есть…

– Вот, как-то так выходит. И, кстати, это большой секрет, вы никому не должны о нем говорить.

Не получается до конца осознать, зачем поделилась этим с Доггером. Возможно, потому что ему доверял мой отец – он крайне редко выражал свои чувства, но Доггеру был рад. «Хорошо, что ты приехал, Доггер». Согласна, папа, хорошо, что он приехал. И дому он нравится: с ним – пока – не случилось ничего трагичного, как, например, с моей двоюродной теткой Пенелопой, на которую таинственным образом опрокинулся шкаф. Без смертельного исхода. Хотя после ее заявлений обо мне как «о маленькой своевольной дряни» отсутствие смертельного исхода, скорее, досадно.

– Простите, я… слишком неожиданно. Могу я задать личный вопрос?

Конечно, неожиданно – о моем доппельгангере знает не так много людей. Двое. Отец и Блэквуд, издатель. Он, Блэквуд, сказал, что мир не выдержит двух Агат, поэтому одной из них пришлось стать Гасом. Тем более, издаваться под мужским именем удобно: никто не закатывает глаза, если герои вместо того, чтобы любоваться пейзажами, чертыхаются и наливают себе чуточку бренди. Мой герой не столь изящен, как изящны герои первой Агаты, и не так поэтичен, как Найджел Стрейнджуэйс, но он довольно обаятелен, и за это ему прощают многое. Герой войны, ас-истребитель с лицом Джонни Джонсона. Недавно случайно наткнулась на фотографию Джонсона в «Иллюстрированной войне» и снова пришла к выводу, что такому мужчине можно простить почти все. Он точно никогда не забудет пижаму, да, Доггер? Я стряхиваю с рук остатки хлопьев и заставляю себя вернуться к беседе. Она… стала утомительной.

– Можете, но не обещаю, что смогу на него ответить.

– Почему вы не хотите организовывать похороны Агастуса?

– Потому что мне надо работать.

– И это все?

– И это все.

Возможно, стоит объяснить ему, что я за человек. Но как это сделать, если я и сама до конца не понимаю? Пусть лучше считает меня хладнокровной и сумасшедшей, как все, только у всех разнится оттенок – кто-то находит в моем мнимом сумасшествии возможность посочувствовать, кто-то позлорадствовать, один раз предлагали запретить мне ходить в церковь. Но щедрое пожертвование на восстановление крыши моментально разбудило в викарии Гриффитсе поразительное красноречие и умение вызывать стыд у всех сплетников в округе одним лишь своим появлением.

У Доггера мое сумасшествие рождает, судя по трагичным складкам на лбу, удивление. Что ж, чужое удивление меня немного раздражает, но пережить его легче, чем, к примеру, отвращение. Тем более от Доггера – отвращение красивого мужчины – тяжелое чувство, не уверена, что выйду из такого противостояния победителем. Я чуть пригибаюсь, пытаясь заглянуть в комнату шеф-повара. Окно, выходящее на кухню, теперь всегда открыто, потому что на стене комнаты висят часы – 7:35. Интересно, я когда-нибудь вспомню, что часы надо бы перевесить?.. Мое время истекло. А еще не стоит забывать про цифры на листе. Или это пустое?.. В любом случае завтрак окончен.

Глава 2

Тростниковый сахар

Я слышу крик и резко вскидываю голову. Оказывается, Доггер стоит рядом и уже несколько минут пытается привлечь мое внимание. Дикими воплями апачи.

– Уже девять часов!

– Утра?

– Вечера, Агата!

Так вот почему болят подушечки пальцев. Я смотрю на торчащий из печатной машинки лист: «И тогда Холмски понял». Что понял Холмски, не узнает теперь и сам Холмски, поскольку я потеряла мысль. По логике, злиться должна я, но злился Доггер – почему? Губы поджаты, брови сведены. Да, он в ярости.

– Хорошо. Но я бы попросила не повышать голос и объяснить, в чем дело.

Доггер исполняет невероятный мимический трюк – закатывает глаза, потом скашивает их вправо, влево и, наконец, снова смотрит на меня. Я, в свою очередь, смотрю на «Минерву» Ребекки Бьяджо – полукруглая панель над камином. Ах, Минерва, одолжи мне ума, может, тогда разберусь, наконец, чего хотят люди. Но нет, ты равнодушна к мольбам – стоишь в шлеме с плюмажем в окружении муз и пухлых ангелочков, вполне довольная жизнью и собой. Нас явно беспокоят кардинально разные вещи: тебя – никакие, меня – все остальные.

– Вы печатаете уже более двенадцати часов. Я бы решил, что вы тут умерли, если бы не стук машинки.

Такие предположения не очень-то вежливы – Доггер как-никак занимается похоронами отца. Неужто хочет одним махом разобраться со всеми Ласселсами? Дурацкая шутка, хорошо, что ее единственный адресат – я сама.

– Как вы видите, со мной все в порядке. Будьте добры, не входите больше в кабинет без стука. – На самом деле это не кабинет, а старая библиотека, всего их три – старая, испанская и главная, – но я не в том состоянии, чтобы читать Доггеру лекции по Харвуд-Хаусу. Я в состоянии лишь укусить его словесно пару раз.

– Я колотил в дверь около пяти минут. А у меня тяжелая рука.

Не знаю, хочет ли он устыдить меня этим замечанием, но в любом случае – затея провальная, кроме усталости, ничего не чувствую.

– Мне жаль, что заставила вас волноваться. Давайте пройдем на кухню и вы подробно расскажете, как продвигаются дела.

Я начинаю вставать и даже встаю, но меня чуть ведет в сторону, и рукой смахиваю со стола стопку листов – семьдесят три, если быть точной. Листы разлетаются по полу, успеваю заметить, как один проскальзывает под библиотечные ступени.

– Я помогу. – Доггер присаживается, ловко подбирает страницы, а я просто стою и смотрю – тянет виски, да, он прав – двенадцать часов слишком даже для меня. Наконец, семьдесят два листа зажаты в его руках растрепанной стопкой. Остается последний – улетевший под ступени, я иду вызволять его сама, а когда возвращаюсь – Доггер уже не здесь – смотрит на лист, глаза бегают по строчкам.

– Доггер?

– Откуда это у вас? – Вскидывает голову и переворачивает бумагу так, чтобы я увидела написанное. Это лист с цифрами – лежал на столе вместе с остальными, с ними же и упал.

– Он был в вещах отца. Боюсь, я не понимаю, что это.

– Там есть еще?

– Там? Нет, не думаю. Лежал на полке с пижамами, я внимательно все осмотрела. – Я забираю у него стопку и стараюсь выровнять, постукивая ею о стол. Хорошо, что имею привычку маркировать, не придется долго возиться с очередностью. – Вы понимаете, что это?

– Отведите меня в кабинет Агастуса.

– Зачем?

– Просто отведите меня в кабинет. Я расскажу после.

После чего? Такая странная фраза. Почему его так озадачили… Доггер не дает додумать – фамильярно хватает