– Мне по-прежнему непонятно: если наши ребята не имеют никакого отношения к случившемуся с Амалией Шульц, то зачем вы пытались замести следы?

– Почему вы так говорите? Ничего мы не пытались замести.

– Да ладно вам!

– Я серьезно. Мы лишь всеми силами старались разрулить ситуацию, над которой теряли власть и которая грозила взрывом прямо у нас под ногами. Из-за вас, между прочим.

– Из-за меня? Каким же образом?

– Потому что в ту ночь вам взбрело в голову обратиться к русским, вместо того чтобы немедленно позвонить мне.

– Я к ним не обращался. Меня задержали.

– Я и не говорю, что вы виноваты. Просто если русские ищейки возьмут след, то будут рыть носом землю до самой преисподней.

– И что с того? Мы ничего не сделали.

– Ну, есть одна мелочь, о которой вы еще не в курсе.

– Рассказывайте. Я слушаю.

Он достал из нагрудного кармана сигару и ногтями сорвал обертку.

– Не знал, что вы курите, – заметил я.

– Раз в сто лет. – Он похлопал по карманам. – Не одолжите зажигалку?

Закурив, он сразу закашлялся.

– Будь я проклят! И как Смит это курит? – Он пошарил на полке под столом и вытащил пепельницу. – Что ж, давайте вернемся к моменту совершения преступления. Теперь подумайте о хронологии событий.

– Я знаю наверняка только о двух фактах. Во-первых, примерно в восемь – восемь тридцать Дюплесси вышвырнул Амалию из машины в Митте, в советском секторе. Во-вторых, я обнаружил ее тело в нашем секторе в десять двадцать, однако она была мертва уже около часа, потому что ее видела Лиза Экхарт. Получается, Амалия умерла где-то между девятью и половиной десятого.

– Вы забыли упомянуть еще три факта. Где-то между восемью часами и убийством девушку изнасиловали. После этого она босиком прошла достаточно далеко, чтобы поранить ноги, как вы сразу же правильно подметили. Также на ее ступнях отпечаталась флуоресцентная краска, а значит, она пересекла демаркационную линию из советского сектора в наш, что от вас тоже не укрылось.

– Я говорил только о временных рамках.

– И я, – кивнул Гарднер. – Вы не знакомы с городом, поэтому не можете правильно оценить ситуацию. Повторяю, в восемь Шульц все еще была в Митте. У нее бы не получилось всего за час дойти оттуда босиком до того места в Кройцберге, где вы ее обнаружили. На это ушло бы не менее двух часов, и это без учета насилия и избиения.

Я попытался собраться с мыслями и вставить новый фрагмент головоломки в нужное место.

– Как же она туда попала?

Гарднер погасил сигару в пепельнице и отхлебнул кофе.

– Ладно, сдаюсь. На вкус и запах все равно что дохлый скунс. Как она туда попала? На машине, разумеется.

– На какой машине?

– На одной из наших. Патруль увидел ее недалеко от моста и подобрал – сразу после того, как она пересекла демаркационную линию.

– И что произошло потом?

Гарднер пожал плечами.

– Согласно отчету наших, они обнаружили Шульц обнаженную и избитую до полусмерти, укрыли полотенцем, положили на заднее сиденье машины и повезли в больницу. Она была в шоке и не могла ни имени своего назвать, ни объяснить, что произошло. По дороге, все еще в Кройцберге, она на ходу выскочила из джипа и скрылась в переулке, ее не успели поймать. В конце смены, в три часа ночи, патруль доложил о случившемся, вернулся в казармы и лег спать. На следующее утро та газетенка скинула на нас бомбу: статью о юной немке, которую изнасиловали и убили в нашем секторе, и журналист недвусмысленно намекал на то, что за злодеяниями стоят американские солдаты. Русские отреагировали быстро, перебросив дело на нашу территорию.

В моей голове забрезжило понимание.

– То есть, не зная, что точно произошло, вы запаниковали?

– Да, – кивнул Гарднер. – Кто она такая, что с ней случилось и как она вообще оказалась на нашей территории? С другой стороны, вскоре французы узнали, что девушка была любовницей одного из их высокопоставленных военных, что в тот вечер он водил ее в ресторан, где пару могли видеть множество людей, и что он бросил ее в советском секторе. Русские, вероятно, тоже знали, что их солдаты ее изнасиловали, хотя и, судя по всему, не убили. В то же время, согласно отчету, наш патруль подобрал жертву в нашем секторе непосредственно перед ее смертью. Мы не знали, что она пришла от русских.

Я закурил. Все эти суровые мужчины с фотографий, люди, которые выиграли самую жестокую войну в истории человечества, теперь взирали на меня сверху вниз, словно присяжные на свидетеля. Вот только в этом воображаемом зале суда не было ни судьи, ни прокурора, а заседание закончилось, не успев начаться.

– Ладно, – начал я. – Обстоятельства смерти Шульц были неизвестны, как и то, причастны ли к ее гибели наши парни, и если да, то в какой степени. Все это я понимаю. Чего я не могу понять, так это вашего поведения позже. Произошло убийство. Точка. Девушку изнасиловали и в конце концов убили. Нужно задержать и привлечь к ответственности виновных, кем бы они ни были, нашими или нет. И для этого вам следовало просто позволить немецкой полиции выполнять свои обязанности.

– Не все было так просто, – ответил Гарднер, – особенно после того, как русские сделали первый шаг, опубликовав чертову заметку, а затем натравили вас на Дюплесси. Сперва мы хотели убедиться, что наши парни говорят правду и непричастны к случившемуся с девушкой в нашем секторе. Их допрашивали все выходные, пока мы не удостоверились, что они не лгут. Потом оставалось неясным, что случилось с телом.

– То есть вы подозревали друг друга в убийстве и сокрытии тела?

– Вроде того. Затем, пока вы лежали в больнице, после вашего разговора с Тюльпановым в «Феминине» и засады на Дюплесси, на нас надавили французы. Они даже выдвинули теорию, будто мы работаем на советские спецслужбы и выдумали всю историю, чтобы скомпрометировать послевоенную конференцию в Париже. Вот и получается, что нам пришлось разобраться с парочкой неприятных вопросов, прежде чем занять какую бы то ни было позицию.

– Вы знали, что французы выдумали историю со Штутгартом?

– Ну, честно говоря, она казалась несколько притянутой за уши, но не выходила за рамки возможного.

– Особенно после того, как вы узнали о моей сестре и заподозрили у меня галлюцинации.

– Я уже за это извинился.

– Для всех вас убийство девушки было обузой, которую каждый пытается свалить на другого. Ей было всего девять, когда Гитлер