Так следовали день за днем, и неизменно Феррьер убеждался, что невидимые недруги продолжают счет, помещая на видных местах сообщения, сколько дней осталось от дарованного ему месяца. Надписи появлялись то на стене, то на полу, а иной раз на бумаге, прикрепленной к садовой калитке или ограде. Джон Феррьер, как ни сторожил, не смог доискаться, откуда берутся эти ежедневные напоминания. При виде их на него нападал почти что суеверный ужас. Он исхудал, поминутно вздрагивал, смотрел тревожно, как загнанный зверь. У него осталась в жизни одна надежда – на юного охотника из Невады, который должен был вот-вот приехать.

Надпись «двадцать» сменилась «пятнадцатью», потом «десятью» – вестей об отсутствующем не поступало. Числа стремились к нулю, Джефферсон Хоуп не давал о себе знать. Проскачет ли по дороге одинокий всадник, прикрикнет ли возчик на свою упряжку – старый фермер спешил к калитке, надеясь, что дождался наконец помощи. Но минуло «пять», потом «четыре», «три», и Феррьер отчаялся, поняв, что бежать не удастся. Один, плохо зная горы вокруг поселения, он был бессилен. Дороги с оживленным движением мормоны держали под строгим контролем; чтобы передвигаться по ним, нужен был наказ Совета. Куда ни поверни, спасения не было. И все же старик не потерял решимости скорее расстаться с жизнью, чем дать согласие на то, что считал бесчестьем для своей дочери.

Однажды вечером он в одиночестве размышлял о своих горестях и тщетно пытался найти выход. Утром на стене дома появилась цифра 2, завтрашний день должен был стать последним днем отсрочки. Что случится тогда? В воображении Феррьера теснились смутные, но страшные образы. А его дочь – что станется с нею, когда его не будет? Неужели нет способа вырваться из невидимой сети, которая их накрыла? Сознавая свое бессилие, Феррьер уронил голову на стол и зарыдал.

Но что это? Тишину нарушили какие-то негромкие скребущие звуки – среди ночного безмолвия их было отчетливо слышно. Кто-то царапался во входную дверь. Феррьер прокрался в прихожую и прислушался. Ненадолго звук стих, а потом потихоньку возобновился. Кто-то явно постукивал в дверную панель. Кто это: полночный убийца, явившийся исполнить смертоносный приказ тайного трибунала? Или агент, которому поручено возвестить надписью о наступлении последнего дня? Джон Феррьер чувствовал, что лучше быть убитым на месте, чем выносить неизвестность, от которой замирает сердце и леденеет в жилах кровь. Шагнув к двери, он дернул засов и распахнул створку.

Снаружи стояла полная тишина. Ночь была ясная, в небе ярко сияли звезды. Перед фермером лежал палисадник, огороженный забором и калиткой, но ни там, ни на дороге никого не было видно. Со вздохом облегчения Феррьер огляделся по сторонам, а потом невзначай опустил глаза. К его изумлению, рядом с ним лицом вниз лежал человек, раскинув руки и ноги.

Зрелище это так потрясло Феррьера, что он прислонился к стене и обхватил себе горло, сдерживая крик. Первой его мыслью было, что незнакомец ранен или умирает, но тот зашевелился и быстро, бесшумно, как змея, прополз в прихожую. В доме человек вскочил на ноги, захлопнул дверь и обратил к пораженному фермеру свое яростное, решительное лицо. Это был Джефферсон Хоуп.

– Боже правый! – выдохнул Джон Феррьер. – Как ты меня напугал! Почему ты так прокрался?

– Дайте мне поесть, – хриплым голосом взмолился Хоуп. – За двое суток не проглотил ни маковой росинки, все было не до того. – Он жадно накинулся на холодное мясо и хлеб, остатки хозяйского ужина, и мгновенно с ними покончил. – Как Люси? – спросил он, утолив голод.

– Ничего. Она не знает об опасности, – ответил отец девушки.

– Это хорошо. За домом следят, он обложен со всех сторон. Как раз поэтому мне и пришлось пробираться ползком. Они ушлые черти, но с охотником-уашо им не тягаться.

Обретя преданного союзника, Джон Феррьер ощутил себя новым человеком. Схватив жесткую руку молодого человека, он сердечно ее пожал.

– Таким другом можно гордиться, – сказал он. – Не многие решились бы разделить с нами тревоги и беды.

– Что правда, то правда, дружище, – кивнул юный охотник. – Я от души вас уважаю, но, будь вы один, я бы дважды подумал, прежде чем соваться в это осиное гнездо. Я здесь ради Люси: чем с ней случится что-то неладное, пусть лучше одним Хоупом в Юте станет меньше.

– Что нам делать?

– Завтра последний день, действовать надо нынче ночью, иначе всему конец. У Орлиного ущелья меня ждут мул и две лошади. Сколько у вас денег?

– Две тысячи долларов золотом и пять банкнотами.

– Это хорошо. У меня столько же плюс к этому. Нам надо пересечь горы и добраться до Карсон-Сити. Вам лучше бы разбудить Люси. Нам повезло, что слуги не ночуют в доме.

Пока Феррьер с дочерью собирали вещи, Джефферсон Хоуп упаковал в узелок всю снедь, какая была в доме, и наполнил водой глиняный кувшин, так как знал по опыту, что родников в горах мало и находятся они далеко один от другого. Не успел он завершить хлопоты, как фермер вернулся с дочерью. Оба были одеты и готовы к выходу. Встреча любящих была теплой, но объятия длились недолго: каждая минута была на счету и еще многое предстояло сделать.

– Выезжать нужно теперь же. – Джефферсон Хоуп говорил тихо, но решительно, как человек, отдающий себе отчет в опасности, но готовый мужественно ее встретить. – За дверями, передней и задней, следят, но мы можем вылезти в боковое окно и через поля выбраться на дорогу. В двух милях оттуда, в ущелье, нас ждут лошади. К рассвету мы проделаем половину пути через горы.

– А если нас остановят? – спросил Феррьер.

Хоуп похлопал по рукояти револьвера, висевшего у него на блузе.

– Если их окажется слишком много, мы успеем прихватить с собой двоих-троих, – сказал он со зловещей улыбкой.

Лампы в доме не горели, и Феррьер оглядел из темного окошка поля – свою собственность, которую теперь предстояло навсегда покинуть. Впрочем, он давно уже смирился с потерей: честь и счастье дочери значили для него гораздо больше, чем богатство. Шелестящие кроны деревьев и тихие, широко раскинувшиеся хлеба смотрели мирно и приветливо; трудно было осознать, что в них затаился дух смертоубийства. Однако, судя по бледному и напряженному лицу юного охотника, на подступах к дому он видел достаточно,