– Я знаю про пакт. – Я ждала ответа, но она молчала. – Где вы были? Все эти годы? Что вы делаете здесь? Почему спите с ним?

Ана была одной из маминых ближайших подруг. Наверняка она знала, кто мой отец. Или нет? Но в любом случае ей было известно, что Джей Ди женат.

– Все это так запутано, Сойер.

– Так распутайте!

Ана попыталась пройти мимо меня, но я дотронулась до ее руки. Не схватила – лишь коснулась, но она застыла на месте как вкопанная.

– Кэмпбелл Эймс сейчас сидит в приемной, – сказала я. – Она моя подруга. И подруга Лили. Вы знаете ее отца. – Я позволила Ане переварить услышанное и, хотя у меня словно был полный рот ваты, выдавила: – Что случилось с вашим ребенком?

После этого произошли сразу три события.

Во-первых, медсестра привезла Лили после томографии. Во-вторых, приехали Лилиан и тетя Оливия.

А в-третьих, Ана Гутьеррес ласково погладила меня по щеке, наклонилась ко мне и прошептала на ухо ответ на мой вопрос.

День труда, 03:26

– Сойер? Я только что пошевелила своими ногами! И руками! И своим храмом!

– Храмом? Головой, что ли?

– Нет. Моим женским храмом.

– Твоим женским…

– Храмом! Ну, в Библии же говорится, что твое тело – это храм?

– О боже. Мы можем просто вернуться к той части, где ты говорила про свои руки и ноги?

Восемь недель (и шесть дней) назад

Глава 24

– Давно не виделись, Сойер Тафт! – поприветствовал меня Уокер, как делал это каждый раз в течение последних девяти дней, когда мы встречались у комнаты Лили.

Я словно оказалась в странной альтернативной вселенной, где парню Лили разрешалось находиться в ее спальне за закрытой дверью, а мне не разрешалось даже входить в ее комнату: в первом случае по указу моей бабушки, а во втором – по указу самой Лили.

Если бы Лили могла выгнать меня из дома, она бы это сделала. Лилиан списывала это на травму головы, но она не видела выражения лица Лили, когда та наткнулась на меня и любовницу своего отца, которая прижимала руку к моей щеке.

– Как она сегодня? – спросила я Уокера.

Спрашивала я не о швах и сотрясении мозга, и он это знал.

– Злится, – ответил Уокер. – И злость ей больше к лицу, чем печаль.

Лили, как правило, не позволяла себе злиться по-настоящему. Она не выходила из себя. Она подавляла эмоции. Но это была уже не та Лили, которую мы знали. Отец этой Лили переехал. Ее мать хотела притворяться, что он просто проявил заботу и, как только сплетни улягутся, все вернется на круги своя.

Я, как и Лили, знала, что ничего уже не вернуть. Но у нее был Уокер, на которого она могла положиться, я же осталась одна. Она не разговаривала со мной. Ник не отвечал на мои сообщения.

– Ты же знаешь, что сказали врачи, – напомнил мне Уокер.

– Они сказали, что она может быть раздражительной. – Я повторила объяснение, которое пыталась втюхать мне Лилиан. – Что она может вести себя нехарактерным образом.

Они сказали, что это временно, но они не знали, что Лили видела в лесу.

– Если хочешь знать мое мнение: это хорошо, что она так сильно переживает, – сказал Уокер. – Ты принимаешь это близко к сердцу, Сойер, но дело не в тебе. Это касается всех и вся.

– За исключением тебя, – ответила я.

Какие бы проблемы ни возникали у Уокера с Лили, с какими бы проблемами и эмоциями он ни сталкивался после ареста его отца – сейчас все это было забыто. Лили нуждалась в нем, и он был рядом.

– Дай ей время, Тафт. – Уокер выглядел так, словно собирался сказать что-то еще, но тут зазвонил его телефон. Он посмотрел на экран и сбросил вызов.

– Кэмпбелл? – спросила я. Она звонила мне почти каждый день. – Или твоя мама?

– Ни одна, ни другая, – ответил Уокер. – Мне пора, если не хочу попасть в пробки.

В этот раз нас прервал мой телефон. Только это был не звонок, а сообщение. За закрытой дверью Лили завибрировал телефон. Я решила, что это Сэди-Грэйс, которая теперь присылала нам с Лили картинки со щенками по четыре-пять раз на дню. Но когда я открыла входящие, пришли еще три сообщения, все подряд.

@) – ' —, – -

~ ~ ~ ~ ~8<

Сегодня вечером.

Будьте на связи.

Глава 25

Лилиан предпочитала справляться со стрессом, ухаживая за садом и попивая вино, и постоянно вынуждала меня присоединиться к ней за первым.

Я бы предпочла второе – особенно если бы вино можно было заменить текилой.

– Ты знаешь, какой сегодня день, Сойер? – спросила меня бабушка.

– Вторник? – сухо ответила я.

– Третье июля.

Лилиан наклонилась вперед, чтобы подрезать розу с той же решимостью, с какой она вела наш разговор.

– В последний раз эта семья пропустила празднование Четвертого июля [10] на Королевском озере в тот год, когда твой дедушка заболел и скончался.

Вжик. Вжик. Вжик. Клац. Клац.

– Я делала для девочек все, что могла, но я тоже была в трауре. К концу лета твоя тетя уехала, а твоя мама стала одеваться только в черное.

Как рассказывала мама, тетя Оливия сбежала почти на год после смерти их отца, а когда вернулась, бабушка отказывалась признавать, что та вообще пропала.

Отрицание было не только одной из стадий проявления горя, но и практически нашей семейной традицией.

– Это твой способ выяснить, не собираюсь ли я начать одеваться во все черное? – спросила я Лилиан.

Она отложила садовые ножницы, сняла перчатки и взяла с подставки бокал с вином.

– Лили в трауре, Сойер. Я не могла этого не заметить.

– Я не собираюсь расстраиваться из-за этого. – Я сжала челюсти. Когда она не ответила, я уточнила: – Они не мои родители.

Это было правдой даже в отношении Джея Ди. Не имело значения, что я носила в себе половину его ДНК, – достаточно было посмотреть, как он поступил с дочерью, которую любил.

– Ты часть этой семьи, Сойер Энн. Конечно, ты можешь хорохориться сколько душе угодно, но только не говори мне, что это тебя не касается.

Лучше бы мы обсуждали, как отрастает моя челка.

– Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?

Лилиан снова вернулась к своим розам.

– Конечно. – На ее лице появилось безмятежное выражение. – Я решила, что убивать твоего дядю будет