— Тех же… — беззвучно повторила Сара.

— Тех же… насколько это возможно.

— Зачем?

— Чтобы не пострадал невиновный и чтобы виновный получил по заслугам.

Гм… Мог бы придумать фразу, менее выспреннюю. Впрочем, именно к таким речам Сара сейчас была психологически более подготовлена. Если бы я сказал, что желаю провести некий следственный эксперимент, она непременно начала бы возражать, ссылаясь на траур и на то, что проведение каких бы то ни было экспериментов возможно только с согласия полиции и при ее участии…

— Когда? — спросила Сара.

— Сегодня вечером, — быстро сказал я.

— Вы… — Сара помедлила. — Вы хотите привести Марка?

Конечно, я бы хотел, но это было невозможно. И не только потому, ясное дело, что Сара не желала видеть Хузмана в своем доме.

Почему-то именно сейчас я пришел к заключению, что Сара не могла убить Михаэля. Ни одна, ни с чьей бы то ни было помощью. Все та же интуиция, конечно. Я приказал своей интуиции помалкивать и продолжил разговор:

— Нет, Хузмана не будет. Но не могли бы вы позвать остальных? Предлог очевидный — почтить память… Это еще не семь дней, но в семь дней придет много лишних людей… Ну, вы меня понимаете?..

— Понимаю… И что я должна делать?

— Все то же… Если хотите, я помогу вам приготовить какую-нибудь легкую еду, просто чтобы на столе что-то стояло…

— Не нужно, я сама.

— Хорошо. И пусть все сядут так, как сидели в… тот вечер.

Сара кивнула. Она подняла взгляд и посмотрела мне в глаза. Должно быть, я сумел-таки отвлечь ее от скорбных мыслей о погибшем муже — глаза женщины были сухими, взгляд — вопросительным. Ей было интересно, что я задумал. И только? Если она убийца, моя просьба должна была ее обеспокоить, а не заинтересовать.

Впрочем, что я знал о Саре Левингер и ее возможных артистических способностях?

— В восемь часов — это возможно? — спросил я.

Сара кивнула еще раз и прошла мимо меня к двери. Плечи ее опустились, голова поникла.

Сара вышла в салон, а я остался. Мне нужно было обдумать ситуацию и принять непростое решение: сообщать ли о своей идее инспектору Хутиэли или ограничиться Сингером? Если рассуждать формально, то своими действиями я перебегал дорогу официальному расследованию, совершая некие следственные действия, не согласованные с полицией. Как адвокат подозреваемого в убийстве, я имел, конечно, право без согласования с Хутиэли совершать кое-какие шаги, которые шли бы на пользу моему клиенту — не пересекая при этом, естественно, линию полицейского расследования. Смогу ли я в суде доказать, что задуманный мной следственный эксперимент не мешал и не мог помешать полицейскому расследованию? Будь я судьей, я не стал бы в этом и разбираться, если результат эксперимента поможет опознать истинного преступника и обнаружить, где спрятаны деньги. Будь я прокурором, я непременно поставил бы защите в вину действия, не согласованные с полицией. Но я адвокат — что еще я мог предпринять для своего клиента при сложившихся обстоятельствах?

У Хутиэли есть кое-какие сведения, касающиеся моего подзащитного, которыми он упорно не желал со мной делиться, и сделал это лишь по постановлению суда. Ну и хорошо, после вечеринки, в зависимости от ее результата, я тоже подчинюсь решению судьи, каким бы оно ни оказалось.

* * *

Стол стоял посреди салона, как три вечера назад. Дверь в кухню, как три вечера назад, была распахнута, и оттуда доносился звон посуды. Десять человек — совсем, как тогда! — сидели за столом. И все же нынешний вечер существенно отличался от того, минувшего. Вместо веселых разговоров над столом висело напряженное молчание.

Десять человек, но лишь восемь были здесь три вечера назад. На месте Михаэля Левингера сидел, внимательно глядя по сторонам, Сингер, а я занял место справа от «хозяина» — здесь в понедельник сидел Марк Хузман.

Дорит действительно была очень красива. Мне очень нравятся такие лица — открытые, с большими глазами и ртом, естественно наводящим на мысль о поцелуе. Возможно, между Михаэлем и Дорит ничего никогда не было, но я мог представить его состояние, когда эта женщина не сводила с него своего обволакивающего взгляда…

Авигдор и Шуля — они сидели справа от Дорит — были, на мой взгляд, классической израильской парой, объединившейся для совместного проживания, но не решившейся еще узаконить отношения согласно еврейской традиции. Они больше были похожи на добрых приятелей, чем на супругов — это было некое подобие маски для окружающих; наверняка, оставшись наедине, они ведут себя иначе, куда более эмоционально и внимательно друг к другу.

Напротив меня за столом сидели Алон и Хава Бреннеры, и даже если бы я не знал этого точно, то все равно был бы уверен: это люди искусства. Богема. Представители иерусалимского квартала «Емин Моше» — даже если на самом деле живут они в Рамат-Авиве или, того пуще, в Герцлии-Питуах. На одной из стен салона, которая была сейчас за моей спиной, висела картина размером около полуметра на метр — странный пейзаж, средиземноморский пляж глазами шизофреника, никогда прежде не видевшего, как волны накатываются на берег в ветреную погоду. Пейзаж мог быть написан именно Алоном и подарен Михаэлю с Сарой на какое-нибудь семейное торжество. Почему-то мне казалось, что покупать у Алона эту картину супруги Левингер не стали бы.

Слева от Алона сидели Лиора и Абрахам, ближайшие родственники Левингеров. Абрахаму очень не нравилось «это представление», как он выразился несколько минут назад, когда Сингер попросил всех занять за столом те же места, на которых они сидели три вечера назад. Он демонстративно направился к ближайшему от него месту, и Лиора попросила мужа пересесть — в прошлый раз они сидели почти напротив кухонной двери. Абрахам подчинился очень неохотно и теперь сидел, уставившись в стол, будто увидел на его поверхности какого-то очень неприятного жука.

Место между Абрахамом и Сингером оставалось пока пустым — Сара ожидала на кухне, когда я подам сигнал к выносу салата.

— Все сели так, как в прошлый раз? — спросил я, зная ответ наперед.

— Конечно! — воскликнула эмоциональная Дорит. Алон кивнул, остальные промолчали, подтверждая сказанное Дорит.

— Сара! — крикнул я. — Мы готовы.

В дверях кухни появилась Сара с большой тарелкой, которую она держала на вытянутых руках. Женщина была смертельно бледна, на лбу ее блестели капельки пота, хотя в квартире было прохладно, работал кондиционер. Пожалуй, я обошелся с ней слишком сурово, заставив участвовать в этом эксперименте, который мог и не привести ни к какому результату. Чего я, собственно, добивался? Чтобы Сара на моих глазах отравила кого-нибудь из гостей?

Два часа назад мы с Сингером тщательно обсудили все