Минут десять спустя грузовик остановился перед шлагбаумом. Из белой будки вышел охранник и перекинулся с водителем парой фраз. Один из солдат вытолкал меня из кузова на землю; через мгновение рядом упала моя сумка, ее содержимое рассыпалось по дороге. Я начал собирать свои вещи, а грузовик устремился во тьму. Из-за шлагбаума вышли два охранника и повели меня в здание, расположенное в конце дорожки, по обе стороны которой стояли высохшие деревья – подпиленные стволы делали их похожими на гигантские огрызки карандашей. Наконец мы пришли в комнату с решеткой на единственном окне и одинокой лампочкой на потолке. На стене висел портрет Сталина, а в углу торчала чугунная раковина с потрескавшейся эмалью.

Бросив взгляд на переполненную пепельницу на столе, я сел на один из стульев, закурил и проверил свои вещи: ничего не пропало и не сломалось, даже фотоаппарат и вспышка были целы.

Я успел выкурить половину сигареты, когда дверь открылась и в комнату вошел невысокий худощавый офицер лет сорока с небольшим. У него был широкий лоб, выступающие скулы и бледная кожа. Не проронив ни слова, он сел за стол. За ним последовал солдат и встал по стойке смирно в углу, направив на меня автомат.

– Документы, – потребовал офицер по-немецки, не глядя на меня.

Я протянул удостоверение. Он внимательно его изучил, затем положил перед собой на стол.

– Выверните карманы. И сумку тоже.

– Это обязательно? Я американский журналист и…

– Сейчас же!

Поднявшись, я вытащил из карманов, а затем и из сумки все содержимое: бумажник, сигареты, зажигалку, спичечный коробок, немного мелочи, два блокнота на спирали, фотоаппарат, ручку, ключи от съемной квартиры, две шоколадки и десятицентовик, который носил с собой на удачу. Разложенные на столе убогой комнатушки, при тусклом свете, мои личные вещи казались чудом уцелевшими останками некоего затерянного мира.

– Больше ничего?

– Ничего.

– Садитесь. А вы хорошо говорите по-немецки.

– Вы тоже.

– Урожденный американец или иммигрант?

– Родился и вырос в США. Родители – немцы. И я изучал немецкий в университете. Именно поэтому меня сюда и направили.

– В каком городе проживаете?

– В Чикаго, штат Иллинойс. Я пишу для газеты «Трибьюн».

– Я знаю, в каком штате находится Чикаго, и слышал о вашей газете. В двадцатые годы учился в Гейдельберге[3]. С какой целью вас направили в Берлин?

– Чтобы взять интервью у военного.

– Немецкого?

– Нет. Американского. У майора Глена Белфорда.

– Тогда зачем послали журналиста со знанием немецкого?

– В этом не было особой необходимости. Просто начальство решило, что владеющему языком легче передвигаться по стране.

– Ваше удостоверение не позволяет нарушать комендантский час. Что вы делали в нашем секторе ночью, да еще с фотокамерой?

Последующие несколько минут я объяснял, как забрел в советскую часть города, разыскивая телефон, чтобы вызвать полицию ввиду вероятного убийства. Мужчина внимательно слушал, делая пометки на листе бумаги. Все это время солдат в углу целился в меня из автомата, бессловесный и недвижимый.

Когда я закончил рассказ, офицер улыбнулся и уточнил:

– Пьяница, говорите?

– Да, я счел его пьяным.

– И вы без раздумий отправились по указанному адресу. С чего бы?

– Я предположил, что майор Белфорд меня так разыгрывает.

– Зачем ему вас разыгрывать?

– Не знаю, но вот уже третий раз он назначает со мной встречу, а сам не приходит.

– Итак, вы отправились по указанному адресу и обнаружили труп. С чего вы взяли, что девушку убили?

– Ее сильно избили. Возможно, также изнасиловали.

– В том доме находились люди? Вы с ними говорили?

– Была только маленькая девочка, которая ждала маму. Ребенок сказал, что не знает погибшую.

– Потом вы зашли в наш сектор в поисках телефона?

– Верно. Почта уже была закрыта, и я не заметил, насколько далеко забрел.

– В городе не так уж много телефонов-автоматов.

– Я не знал, как еще поступить.

– Вы могли бы, например, пойти домой и лечь спать.

– Я счел своим долгом сообщить о трупе в полицию. К тому же я журналист.

– Там неподалеку гостиница. Наверняка внутри есть телефон.

– Я не знал. Не ориентируюсь в том районе.

– Очевидно.

Несколько мгновений мы молча взирали друг на друга. Казалось, офицер что-то напряженно обдумывает, барабаня пальцами по столу. На его губах по-прежнему играла улыбка, но весьма натянутая.

– Послушайте, – наконец заговорил он, – я готов закрыть глаза на произошедшее и отпустить вас, но при одном условии: мне нужно проверить достоверность вашей истории. Отведите меня по тому адресу. Хочу сам убедиться, что вы не солгали. Наверняка тело все еще там.

– Может, вам стоит позвонить в немецкую полицию?

– Давайте сперва сами наведаемся в тот дом. Если вы сказали правду, я позвоню этим нацистам.

– Дом находится в американском секторе.

Мужчина усмехнулся:

– Мы всегда готовы при необходимости протянуть союзникам руку помощи. Подождите здесь немного, нужно все организовать. Я заметил у вас фотоаппарат. Вы делали снимки на месте преступления?

– Что? Нет, не делал.

– Хорошо. Можете забрать личные вещи.

Офицер вызвал небольшой взвод, и весь он набился в два грузовика: четверо солдат в полном боевом снаряжении, двое военных полицейских, сонный военный врач, которого словно только что подняли с постели, и журналист в сером плаще, вооруженный немецким фотоаппаратом «Лейка» и вспышкой. Помимо офицера, который меня допрашивал, никто больше не говорил ни по-немецки, ни по-английски, и всю дорогу мужчины болтали между собой на русском, не обращая на меня внимания.

Мы пересекли Александерплац и вскоре оказались в американском секторе. Улицы пустовали, с востока дул холодный ветер, от реки поднимались клубы пара.

После того как мы подъехали к зданию и выгрузились, офицер постучал в дверь, которую почти сразу отворила длинноволосая миниатюрная брюнетка. При виде советской военной формы у нее задрожали губы. Офицер без разрешения вошел в дом. Я последовал за ним.

Труп девушки исчез.

– Где она? – спросил меня офицер.

– Была прямо здесь. – Я указал на пол.

Он повернулся к брюнетке:

– Этот мужчина утверждает, что около получаса назад нашел здесь тело девушки. Вам об этом что-нибудь известно?

Внезапно из глаз женщины хлынули слезы. Несколько мгновений она молча рыдала, не всхлипывая и не вытираясь. Офицер протянул ей носовой платок. Промокнув глаза и нос, женщина попыталась его вернуть.

– Оставьте себе. Как вас зовут?

– Мария Экхарт. Я не понимаю, о чем говорит этот мужчина. Я вернулась домой пятнадцать минут назад. Должно быть, произошла какая-то ошибка.

– Тело было прямо тут, – повторил я. – Тело девушки. С короткими светлыми волосами. Совершенно голой. Спросите свою дочь,