В Оксфорде я так ни с кем дружески не сошлась, только приятельствовала. И одна из приятельниц – Луиза Харгрейв – как-то бросила во время бомбежки, когда жались друг к другу на станции метро «Оксфордская площадь»: «В жизни каждого должно быть приключение, надеюсь, что это не оно». Пусть же и в моей жизни будет приключение, а не сплошные метания между домом, умирающим отцом и выдуманным мужчиной-детективом.

– Спасибо, мистер Моррис, вы меня очень сегодня выручили. – Я протягиваю ему деньги с заднего сиденья. Деньги он берет, но выглядит отчего-то обеспокоенно и не отворачивается.

– Как Чарли?

Несколько секунд пытаюсь осознать, кто такой Чарли.

– Я не видела мистера Доггера. Меня к нему не пустили.

– Хороший парень. – Бровь приподнимается сама собой. Парень? Мистер Моррис совершенно неверно истолковывает мое выражение лица: – Ну мы с ним в дартс играли в пабе. Он там всех сделал. Даже одним дротиком в другой попал на спор. Не верю я, что он кого-то грохнул.

Что я вообще знаю о Доггере? Ничего. Оказывается, он хорошо играет в дартс. Не понимаю, с чего взялась такая симпатия… Фамильярно хватает меня под локти и захлопывает перед носом двери. Вряд ли это меня привлекает, правда ведь? Неужели только внешность, я так поверхностна? Наверное, все же нет, наверное, дело в том, что я так долго была в одиночестве, словно в пузыре, что стоило появиться хоть кому-то – вцепилась в этого кого-то, как борзая в зайца. На самом деле так вести себя еще более недостойно, чем быть поверхностной.

– А кто тогда? Как вы думаете, мистер Моррис?

– Да поди ж ты разбери! К этой Психю полдеревни таскалось, кто-то из половины и грохнул.

– Спасибо, мистер Моррис.

– А как вы назад, леди Агата?

Так же, как открываю двери в такси, – самостоятельно.

– Все в порядке, спасибо.

Коттедж миссис Тернер в тюдоровском стиле горит окнами, желтый падает на лужайку, вырезает из темноты расплывчатые силуэты старомодных цветов – мои любимые штокрозы, анемоны, а это вроде бы астильбы. Летом садик должен выглядеть очень нарядно. Я иду по гравийной дорожке, стучу в красную голландскую дверь, готовая выслушать целый ворох причитаний. Ничего, справлюсь, в конце концов за любую информацию нужно платить. За эту заплачу душевными страданиями.

– Простите за вторжение, миссис Тернер.

Миссис Тернер в простом бежевом платье – без фартука выглядит странно, будто у нее не хватает руки, к примеру – смотрит и часто-часто моргает. Цвет ее лица сливается с цветом оштукатуренных белым стен.

– Божечки, да что ж вы… Леди Агата… Да… Божечки… Случилось чего?

– Все в порядке, миссис Тернер. Разрешите войти?

Она суетится, пропуская меня. Перед тем, как повесить пальто, скидывает куртку супруга прямо на пол, бормоча про то, что Артуру и так сойдет.

– Мейбл, чего там? Снова, что ли, викарий с бр…

А вот и собственно Артур, которому и так сойдет. Супруга миссис Тернер я видела на похоронах отца, но тогда была не в том состоянии, чтобы составить о нем хоть какое-то впечатление. Артур Тернер похож на постаревшего монаха Тука, по крайней мере, читая в детстве «Робина Гуда», я представляла его себе таким – кряжистый, лысый, с хитрыми глазами. Увидев меня, мистер Тернер в отличие от жены не теряется:[16]

– О! Леди Агата! А я думал, старый черт викарий!

– Артур, что ты мелешь!

– А что я сказал? Леди Агата, а вы как думаете, викарий-то наш тот еще старый…

– Артур, уймись!

Мы неловко толчемся в маленькой прихожей, я смиренно разглядываю виндзорский стул у вешалки. Кстати, я же его и отдала миссис Тернер пару лет назад. И кстати, вынуждена согласиться – викарий наш и правда тот еще старый черт.

– Я бы выпила чаю.

Руки взлетают к лицу пугаными утками – миссис Тернер бежит на кухню ставить чайник. Я следую за ней.

– Ассама-то у меня не водится. Тетли-то вы не побрезгуете, леди Агата?

– Все прекрасно, Тетли замечательно.

Кухня маленькая, с традиционной плитой «Aga». У миссис Тернер, оказывается, довольно большая коллекция стаффордширских тарелок: тут белые, зеленые и синие экземпляры с сельскими пейзажами и сценками – они занимают почетное место на узкой полке для посуды на стене напротив плиты. Не могу сказать, что я в восторге от этого вида декоративного искусства, но они удивительно дополняют образ самой миссис Тернер.

– Я приношу извинения за то, что так грубо вела себя на кухне, миссис Тернер.

– Да что вы, леди Агата! Я иногда мелю, что мельница. Ничего, сказали и сказали, я уж забыла. Вы за этим, что ль, приехали?

– Не совсем. Расскажите мне, пожалуйста, все, что вы знаете про убийство гадалки. – Она оборачивается, сжимая в руках хрупкий заварочный чайник так сильно, что я боюсь, как бы тот не треснул.

– Вам-то к чему эта печаль, леди Агата?

Я не собираюсь объяснять ей про приключение, и про Доггера, и про то, что с ума сойду окончательно, если буду сидеть на месте и ждать. Я ждала пять лет, самое время начать делать хоть что-нибудь. Я не собираюсь объяснять, поэтому снова начинаю стаскивать перчатки. Кажется, молчание для миссис Тернер лучший ответ – отворачивается.

– Так чего я знаю-то… Тут немножко рассказали, там немного подсказали… Помешались все на этой Психе. Как появилась у нас здесь… Скушайте хоть печеньку, вы же такие любите. Смотрите, прям свеженькие.

– Я не голодна, спасибо.

– Вот ведь засранец этот Доггер, что его черт туда понес?

Миссис Тернер ставит чашки – симпатичные, с ивовым узором, – но они не подходят под тарелки на стенах.

– Простите, не улавливаю связи между печеньем и Доггером.

– Ой, леди Агата, это не по этому вашему, конечно, по этикету, или как там, но все вы улавливаете.

– Миссис Тернер, я же просила не говорить со мной на эти темы. Давайте вернемся к гадалке.

Миссис Тернер недовольно поджимает губы, но смиряется.

– Псише эта… ну, года три назад приехала… она ж не местная. А откуда приехала, не говорила. Говорила, духи нажужжали… Харвуд