Андрасар, вероятно заметив сыновнюю рассеянность, требовательно пожал ему руку и возвысил голос:

— Но ежели какой правитель, собственным ли хотением или по мысли и сговору негодных людей использовал выпавший ему жребий владычества, чтобы ослабить государство свое и народы его населяющие… а тем паче обузить границы державы, кровью пращуров обильно политые, — такой государь подлежит смерти тяжкой и плачевнейшей! А когда сумеет он наказания избегнуть и естественную кончину принять, следует поступить так: тело этого злорадца из могилы вытянув, прокоптить изрядно да, пропитав разными сообразными смолами для пущей сохранности… кх! — кхе! — кхо! — Он снова зашелся в натужном кашле, но от предложенного питья отказался и, усилием воли подавив приступ, продолжил: —…повесить пакостные останки на главнейшем месте того государства — современникам в утешение и грядущим правителям в назидание…

В это самое время семью уровнями ниже спальной залы, озираясь в тревожном молчании, шли двое.

Первый — старик с бородою словно аистиный пух, за ним следовал укутанный в зеленый плащ горбун, лицо которого постоянно меняло свои очертания. Они шли по бесконечной галерее падших, уводящей их все ниже и ниже в глубины Хат-Силлинга — к самым корням горы Рюн.

Уже кладка красного песчаника сменилась скальными породами, а они продолжали спускаться по спиральному, вырубленному прямо в теле горы коридору. Галерея была пуста и, если не считать их двоих, совершенно безлюдна. Только старик в одеянии мале-фика, безликий горбун позади да бесчисленные изваяния аггелов по обеим сторонам прохода, протягивающие к ним когтистые конечности. Лица статуй устрашающе скалились, руки, лапы, изломанные крылья переплетались между собой, а вздыбленные фаллосы освещали идущим путь, служа одновременно факелами.

Звук шагов дробился и множился среди лишенных окон пространств подземной галереи и, рассыпавшись на бесчисленные отголоски, терялся где-то вдали.

Галерея сделала резкий поворот и стала уходить вправо, к сердцевине горы — близился конец пути. Наконец изваяния расступились в стороны, и перед ними открылся зал Апопа, средоточие погибельной мощи андрасарского рода. Овальная по форме подземная каверна, которая и являлась залом Апопа, лежала еще ниже, чем заключительный участок галереи, поэтому старику и его спутнику, чтобы достичь пола залы, пришлось спуститься по довольно крутой лестнице, ступени которой, расширяясь, охватывали всю пещеру наподобие амфитеатра. Лишенные колонн пространства казались пустыми; и хотя по стенам залы тоже стояли причудливые изваяния, они были почти неразличимы во мраке, скрадывавшем очертания громадной пещеры.

Однако вся центральная часть крипты была ярко освещена кострами, разожженными прямо на каменном полу; цепь этих огней начиналась от входа и, расходясь сначала в стороны двумя широкими дугами, повторяющими овальные границы пещеры, смыкалась затем у подножия высокого каменного трона с восседавшей на нем статуей.

Внезапно нервная дрожь сотрясла все тело старца, и он вынужден был опереться о руку спутника. Горбун с готовностью поддержал ослабевшего малефика, даже обнял его за плечи и помог пройти остаток пути с достоинством.

Фигура на троне казалась изваянной из отполированного до блеска фиолетово-черного оникса или отлитой из металла; она была лишь наполовину человеческой, вызывающе мужественной в этой части и напоминала сейчас минотавра. Но оба хорошо знали, что статуя не всегда бывает такой — она меняется, принимая различные обличья.

Массивную голову украшали шесть изогнутых как сабли и столь же острых рогов, глаза же были выполнены из молочного с голубоватым отливом лунного камня и оттого походили на глаза мертвеца. На коленях изваяния возлежала бронзовая рака с Договором.

Они подошли к находящемуся у основания трона колодцу — узкому бездонному провалу в ничто — и разошлись в стороны, обходя его с боков. Горбун бросил невольный взгляд вниз и поспешно отвернулся. О! Какой странный тягостный запах идет из этой дыры… поднимается, поднимается вместе с полосками желтоватого тумана… А это что за звук? Будто гигантская многоножка скользит по каменистой поверхности…

Старик, заметив опасения спутника, покачал головой:

— Пока ты со мной, оно не тронет тебя.

Затем он подошел к идолу, левой рукой начертал в воздухе замысловатый символ и, трижды пробормотав что-то вроде: «Шиккуц мешомем!» — решительно поднял крышку раки.

— Забирай, — сказал он, протягивая безликому горбуну свиток сморщенной человеческой кожи, — и уходи. Времени у тебя почти не осталось. Забирай и будь проклят!

Прислушавшись к хриплым и отрывистым звукам слабеющей императорской речи, Уннефер решил, что церемония близится к концу. Чтобы разобрать слова умирающего родителя, кесаревичу приходилось склоняться почти к самым его губам.

— И последнее… — Андрасар замолчал, собираясь с силами. — Не уподобляйся, сын, последователям Триединого. Договор, который ты сейчас подпишешь, предусматривает обязанности не только твои, но и… противной стороны. Для тебя Договор сей — оммаж, для господина твоего — кутюм, а потому ты не раб господину своему, но вассал… кх-кх! Он же тебе — сюзерен. Обязанности твои поименованы в тексте Договора. Все, что сверх этого, — в твоей воле и желании остается… Союз ваш взаимен и кровию твоей скреплен будет, значит, через кровь эту роднишься ты со своим… с нашим Сюзереном. А теперь ступай! Кх-кх-кх! Жизнь ускользает из пальцев моих, а мне нужно дождаться… и удостовериться. Иначе не будет мне покоя в Полях Пару. Кх! Кх! Да помни, сын, что от крепости духа твоего и руки зависит нынче судьба империи. Ступай же! — души пращуров глядят на тебя.

Император замолчал, совершенно обессиленный, и Уннефер мягко промокнул платком выступившую у него на губах розовую пену, а к кесаревичу, согнувшись в молчаливом поклоне, приблизились зловещие фигуры малефиков.

Малефиков было двое, оба высокие и худые, словно мумии древних властителей, оба в муаровых хламидах и остроконечных клобуках с вышитыми на них символами ковенов. Наследник поднялся с колен им навстречу. Медленно и с явной неохотой. Он вполне осознавал неизбежность предстоящего события, просто не думал, что это наступит так скоро. Совсем, кажется, недавно император был полон мощной силы, и кесаревич рассчитывал еще на долгие лета безмятежной жизни в качестве аквелларского деспота, вполне его устраивавшей. Кроме того, ему весьма хорошо было известно, что анафема, провозглашаемая альмарскими архипастырями при восшествии на престол каждого андрасарского императора, — не бессильная угроза, не пустое воздухотрясение. Ведь еще ни одному из царственных потомков Андрасара, прозванного в Альмаре «Проклятым», не довелось умереть своей смертью.

Перед уходом он в некотором замешательстве