Максим прокашлялся и хриплым голосом спросил:

— Зачем вы сделали это? Может, хоть теперь объясните мне.

Алексей Петрович сел напротив и с удовольствием окинул взглядом его сгорбленную фигуру.

— Неужели вы так ничего и не поняли. Странно.

— Разве мы не смогли бы договориться? Ведь я готов был заплатить любой разумный процент от продажи Лялиных картин. Раз уж вы об этом узнали… Не понимаю, зачем было доводить дело до суда?

— Не надо было выпускать джинна из бутылки.

— Что?!

— Посадить вас за воровство мне было куда проще, чем за организацию Лялиного убийства.

— Ах, вот оно что. Алексей Петрович, вам нужен психиатр. Разве не вы открыли следствию глаза на истинного убийцу? Ведь им бы вовек до этого не додуматься. Что же, ошибочка вышла?

— Разве я сказал, что вы убили? Нет, Максим. Вы никого не убивали. Я подчеркиваю, вы организовали Лялино убийство. Уверен, это была ваша идея собрать нас всех на острове. Вы правильно рассчитали, что кто-то из нас не выдержит. И Диана оправдала ваши надежды.

— Алексей Петрович, неужели вы это серьезно?

— Вполне. Диана была очень сильно привязана к вашей жене, Лялино поведение ее больно ранило. А вы прекрасно знали, что у нее уже был нервный срыв…

— Чушь, у меня не было причин желать Лялиной смерти.

— Так уж и не было? А ее картины? Ведь вы лучше других знали, как она непостоянна. С ней вам трудно было бы рассчитывать на долгую супружескую жизнь.

Максим встал.

— Алексей Петрович, вы бредите. Все это недоказуемо, и я больше не желаю слушать ваши домыслы.

Алексей Петрович пожал плечами.

— Ваше право. Тем более что я закончил. Думаю, теперь у вас будет достаточно времени подумать над моими словами.

Александр ЮДИН

ПОВЕСТЬ

О ПОСЛЕДНИХ ВРЕМЕНАХ

Sine diabolo nullus Deus[1]

Андрасар Шестой Имахуэманх, Всемогущий Император Востока умирал.

Властитель, полное перечисление титулов которого заняло бы значительную часть светового дня, а простое поименование тронного имени вызывало преждевременные роды у беременных и иссушало груди кормящих, лежал теперь слабый, почти бездвижный, в окружении ближайших сановников и членов фамилии, посреди затененного спального покоя Хат-Силлинга, родовой твердыни Андрасаров.

Искуснейшие целители империи, подвластных ей земель и народов без устали сражались за драгоценную жизнь. Сонмы обаятелей, гадателей и тайноведов сменяли друг друга у его ложа. Однако яд слишком глубоко проник в царственное тело: пропитал плоть, расслабил некогда могучие мышцы, размягчил кости.

И раз от раза тяжелее вздымалась грудь Андрасара, дыхание становилось все прерывистее, а когда он заходился в кашле, вместе со сгустками темной крови изо рта его вылетали кусочки распадающихся легких.

Но он находился в полном сознании и держал глаза открытыми. Потому что стоило императору смежить веки, как внутреннему взору его являлась циклопическая фигура Хозяина.

И позолоченные бородатые змеи с бровями из лазурита в ожидании извивались у того под ногами.

Андрасар чуть повернул голову и требовательно взглянул на стоящего справа от изголовья чиновника с повязкой на левом глазу — мистика асикрита, личного секретаря и начальника тайной канцелярии.

— Позови моего сына, Уннефер. Пора, — произнес император, когда мистик склонился к нему.

Уннефер молча кивнул и, отойдя от ложа, прошептал что-то на ухо полному, одетому в расшитый бисером кафтан препозиту священной спальни. Плаксивая гримаса исказила лицо препозита, он охнул и исчез за бронзовой дверью.

Тревожные шепотки поплыли по зале, отражаясь от монолитной поверхности асимметричных колонн — квадратных, круглых, многоугольных, — деливших помещение на неравные части, смешиваясь с дымом множества курильниц, что поднимался вверх тонкими голубыми струйками и образовывал под шатровыми сводами сизое облако, совершенно скрывающее их высоту и очертания.

Очень скоро императорский герольд севастофор, ударив в церемониальный гонг, торжественно возгласил:

— Деспот Аквелларский, Великий дука Нахашена и Алумбрадоса, комит Барбелитский и прочая, Андрасар-сата! — и добавил традиционную в таких случаях формулу приветствия: — Дуамутеф кебехсенуф, анхуджа-сенеб!

Двери распахнулись, и в залу ступил высокий русоволосый юноша.

— Отец! Отец! — взволнованно воскликнул юноша и, в пренебрежение строгих норм дворцового этикета, почти подбежал к ложу родителя. Опустившись на колени, он обеими руками сжал ладонь императора, сухую и горячую. — Ты звал меня?

Андрасар смолчал, задумчиво разглядывая столь знакомое ему лицо; изящные, почти как у девушки, черты были сейчас печальны, но внимательный взгляд отца, помимо выражения неподдельной скорби, заметил также тяжесть полуопущенных век, мутноватую поволоку глаз, набрякшие под ними мешки, пресыщенный изгиб губ — все это являлось невольным свидетельством страстей и наклонностей характера наследника.

— Пришло время, сын, — произнес он наконец, — пришло мое время. Скоро — думаю, уже завтра — тебя увенчают короной Андрасаров, но прежде… — тут император закашлялся.

— Не говори так — ты поправишься, я уверен! — воскликнул наследник с чувством слегка, впрочем, преувеличенным и поцеловал ему руку.

Андрасар Шестой лишь отмахнулся в ответ, сплевывая кровь в поднесенную мистиком асикритом драгоценную чашу, и одновременно сделал знак одному из лекарей — закутанному в тогу жрецу-обаятелю. Тот немедленно подал императору густой отвар аквелларума сепульхриса, или, иначе, козлиного корня, обладающего сильными тонизирующими свойствами.

— Но прежде, — продолжил он, с трудом заставив себя выпить весь поданный ему отвар, — по традиции я обязан дать тебе несколько наставлений, оставить один завет и еще убедиться в подписании тобой Договора… сам знаешь какого.

При последних словах лицо юноши побледнело, чего, впрочем, никто не заметил из-за скудного и неравномерного освещения залы. Тем не менее ответил он голосом твердым и решительным:

— К этому я готов. С самого рождения. И я слушаю, отец.

— Так вот, — продолжил император, — первое наставление мое будет таким, внимай. — Он помолчал еще, собираясь с силами, и заговорил насколько мог торжественно: — Славен правитель, расширивший пределы вверенного ему судьбою или естественным правом государства… Если же он ко всему еще приумножил богатство подданных своих… или как иначе укрепил их благополучие, — периодически он замолкал, но, отдышавшись, продолжал вновь, — а значит, равно и благополучие государственное, славен такой вождь дважды и трижды… Правление государя, не отмеченное такими заслугами, вполне достойно забвения, хотя сама его персона может заслуживать уважения только в силу природных прав его рода или народного выбора…

Наследник сразу догадался, каково будет дальнейшее продолжение этого наставления, и, несмотря на весь трагизм момента, заскучал. Избалованный всеобщим вниманием, а потому капризный, он не любил, да и не мог слишком долго занимать свой