У меня уже замерзли ноги от сидения в холодной машине.

— Пойдемте! — сказала я. — Наверное, его уже смотрели.

Шарапова подошла к краю площадки, зачерпнула рукой горсть снега, приложила к глазам, отыскала свой платок и вытерла лицо.

Мы вернулись в клинику.

Завьялова уже положили в палату. Врач просил сестру передать, что ничего особо опасного: нож прошел вверх под ребрами, не поранив кишечника, но все же, наверное, задел низ легкого. Раненый уже пришел в сознание, очень беспокоился об оставшейся дома дочери.

— Кто из вас Евгения Сергеевна? — спросила сестра. — Он просил вас завтра заглянуть к его дочери.

— А когда его можно навестить?

— Как пойдет. Но думаю, что после выходного дня врач уже разрешит.

Когда мы сели в машину и я осторожно, стараясь излишне не шуметь, выбралась на главную аллею к воротам, Шарапова уронила горько:

— Меня даже к дочери не желает пустить, — она опять достала сигарету. — Вы сейчас к Тобольскому?.. Можно мне туда не возвращаться? Я не сбегу и не наделаю глупостей, не беспокойтесь.

— Я не беспокоюсь.

— Отвезите меня сразу домой.

— Показания нужно подписать, — заметила я. — Ну да ладно. Успеем.

Я подъехала уже к знакомой мне автобусной остановке. Шарапова, опустив голову, некоторое время постояла еще возле открытой дверки.

— Не думайте обо мне слишком плохо... Хотя кто вы мне и чего я вас об этом прошу.

Она тихо, без стука закрыла дверку кабины.

В зеркало заднего обзора я видела, как ее стройная фигура, освещенная розовым светом уличного светильника, медленно удалялась от машины. Она шла по тропинке к подъезду, а впереди, обгоняя ее, бежала по белому снегу резкая черная тень, и чем ближе к дому подходила Шарапова, тем тень становилась все длиннее и длиннее и, наконец, впереди нее вошла в подъезд.

Я подождала, пока осветилось окно квартиры, и тогда из того же самого телефона-автомата позвонила домой, чтобы успокоить заждавшегося меня Петра Ивановича, сказала, что скоро приду. Потом набрала свой служебный и сказала, что заканчиваю свои дела, домой вернусь на «газике», оставлю его у подъезда, пусть ГАИ заберет.

К дому Тобольского я добралась без приключений, ночные улицы города были пусты. Шел второй час ночи.

Перед моим приездом они оба, очевидно, сидели на кухне, когда я вошла, они стояли возле кухонного стола. Лицо Тобольского осунулось, мне показалось, что он даже похудел за эти прошедшие три часа. Фоминых, отвернувшись, смотрел в окно.

— Как там Борис? — спросил Тобольский.

Я ответила... Он приподнял занавеску, я вошла в комнату. Уже все было прибрано, пол подтерт, только возле дивана остались на полу два рыжих пятна. Круглый стол был возвращен на свое место в углу.

На пустой столешнице лежала тонкая стопочка исписанных листков.

Я не стала их читать, только проверила, поставлены ли подписи и число.

Сложив листки вдвое по длине, сунула их в боковой карман куртки. Застегнула пальто, постояла, собираясь с мыслями, хотя говорить и здесь мне было нечего.

Проходя мимо Тобольского, я остановилась и глянула на него в упор:

— Эх вы!.. — не удержалась я. — Контакт... и два трупа. А ведь им еще не было двадцати лет. Пусть один вел себя как подлец, но, кто знает, ведь им бы еще жить да жить... Я не имею пока официального права брать с вас подписки о невыезде. Это завтра сделают в милиции. Не повторите ошибку Брагина — оставайтесь оба дома. Прощайте!

Нервное напряжение, в котором я пребывала последние часы, дало себя знать, даже не сразу попала ключом в скважину замка зажигания.

Остановила «газик» под окнами своего подъезда. Выдернула ключ зажигания, спрятала его под коврик — дверка у дряхлой машины захлопывалась просто так, без ключа.

— Спасибо тебе, старичок! — сказала я, даже без усмешки, совершенно искренне. Очевидно, то самое нервное состояние настроило меня на лирический лад. — Спасибо!

И я погладила «газик» по помятому крылу.

Открыла дверь квартиры и, как была в пальто, прошла на кухню, где Петр Иванович уже трещал кофемолкой, — очевидно, он услышал, как подошла машина. Опустилась на табуретку, встретила его встревоженный взгляд.

— Всё!.. — сказала я.

2

Поглядывая на тонкую стопку — девять страниц, которые написал Тобольский, полковник Приходько по привычке помешал ложечкой в стакане, хотя давно уже пил чай без сахара — врачи нашли диабет в начальной стадии.

— Вы знаете, Евгения Сергеевна, — он прищурился чуть улыбчиво, — пока вы у меня работаете, я даже детективы перестал почитывать; жена у меня увлекается, да и я, бывало, полистывал их перед сном, вместо снотворного. А вот теперь уже какие-то таблетки на ночь пью. Читать некогда. А от ваших детективов не уснешь.

Он допил чай, отодвинул стакан и не спеша прочитал все девять страниц показаний, где пока стояли три подписи — Брагин был еще в бегах, а Завьялов в больнице.

— Грамотно пишет, — сказал полковник.

— Грамотно, — согласилась я. — Инженер-программист все-таки.

— Я даже не в этом смысле. Стиль чувствуется — литература.

Полковник Приходько дочитал последнюю страницу, аккуратно сложил листки стопочкой.

— А теперь рассказывайте, чего здесь нет.

И я начала рассказывать.

Полковник всегда требовал обстоятельности в моих сообщениях, и хотя я старалась пореже упоминать о своих интуитивных домыслах, но, так как они где-то определяли мои поступки, совершенно исключить их не могла. Когда я рассказала, как решила ехать на вымышленный день рождения, полковник только коротко глянул на Бориса Борисовича, но смысл этого взгляда я так и не поняла. Про свой автомобильный пробег я сообщила вкратце, считая, что непосредственного отношения к моему делу он не имел.

— Вот и все! — заключила я, сделав руками неопределенный жест, как бы сожалея, что ничего особо интересного сообщить больше не могу. — А о деталях они, наверное, сами расскажут следователю.

— Думаю, что расскажут... А когда вас пригласили на вымышленный день рождения и вы поняли, что все они чем-то встревожены, вы могли и не ехать?

— Да, могла и не ехать. Я не знала, что их обеспокоило.

— На следствии узнаем. А все же, зачем вы поехали? Опять рискованный эксперимент?

— Не совсем. Я подумала, что они пробуют взять меня на испуг. И решила