За ужином мы явно выпили неправильное количество алкоголя. Я не имею в виду, что его оказалось чересчур много. Как раз равно наоборот.

Выпитое лишь взбодрило нас, и теперь мой мысленный взор одолевали толпою яркие образы. Гвиннет Логан, неожиданно прекрасная в черном платье с большим декольте. Мы ужинали при свечах, и свет их мягко ложился на ее волосы и плечи. Квинтэссенция суперженственности, намекающая на совершенство обнаженного тела. Бентли Логан, манишка которого бугрилась, как тесто в духовке, что-то все время рассказывающий с хохотом, от которого пламя свечей колебалось. Звяканье кофейной чашки о блюдце. Случайно произнесенное неточное слово. Деловой разговор с каким-то мне непонятным подтекстом. И отчетливо мною уловленный жест Кларка, сунувшего что-то Гвиннет в руку, перед тем как мы все расставались на ночь.

Понять, по какой причине эти картины суетятся в моем мозгу, не давая покоя, я не мог. Вероятно, виною тому стал рассказ Кларка о мертвеце с поцарапанным лицом, из-за которого, стоило погасить свет, мне начинало чудиться по углам спальни что-то потустороннее.

Темнота и тишина рождали чувство отрезанности от мира. Вспоминалось невольно, что дом отстоит от другого жилья на целую милю. Этакая катакомба, вход в которую накрепко замурован. Стены казались призрачно-белыми, контуры мебели расплывались враждебно, наводя на тревожные мысли, настораживало колыхание занавески, которое я постоянно ловил краем глаза.

Я ворочался на кровати, уговаривая себя, оставив глупости, последовать примеру остальных, которые наверняка давно уже спят, но тревога не проходила, а тьма вокруг лишь делалась гуще.

Что же происходило на самом деле? Доносились ли до меня действительно сквозь громкий стук сердца таинственные звуки? Видел ли я и впрямь широко раскрытыми во тьму глазами что-то укрывшееся в углах? Ощущал ли невидимую угрозу, готовую настигнуть меня сзади? Мне хочется честно передать свое состояние, в котором спальня воспринималась мною пространством, густо населенным существами, способными сотворить что угодно, и которое властно меня влекло вновь и вновь к выключателю.

Надев в третий раз халат и домашние туфли, я закурил сигарету. Досадное отсутствие пепельницы вынудило меня к компромиссу, и обгоревшая спичка отправилась в мыльницу. Яркий свет обострил мои чувства. Я готов был отдать пять фунтов за порцию славного виски с содовой, которая бы отправила меня в сон. Спуститься вниз и налить себе? Удерживали меня от этого два соображения. Во-первых, я как-никак находился в чужом доме, а во-вторых, не хотел быть уличенным в слабости, если кто-то застигнет меня прокравшимся под покровом ночи за виски.

Нет уж, никакого виски. Лучше почитать. Сигарета казалась мне слабоватой и горьковатой на вкус. Серо-голубой дым от нее струился к потолку. Я шел к камину за книгой, когда внизу что-то тяжело грохнуло. Будто бы, приподняв, уронили диван.

Затем тишина. Звук был не таким уж громким, но мне показалось, что от него сотрясся весь дом, оконные стекла звякнули, а беленый потолок дернулся. В груди екнуло. Тут меня осенило открытие. Я вдруг понял первопричину всех наших страхов. Грохот сперва поверг меня в жар, следом в холод, и с этим пришло облегчение. Ибо случилось нечто, с чем появилась возможность каким-то образом разобраться. Куда лучше бездеятельного ворочанья среди накрахмаленных простыней, где без защиты даже халата и комнатных туфель ожидаешь невесть чего и неизвестно когда. Теперь я хотя бы мог сам направиться навстречу этому «невесть чему» и увидеть его воочию, а значит, оно утратило половину пугающей своей силы. Мы ведь боимся призраков главным образом из-за того, что встречаем их, так сказать, лежа.

В ящике тумбочки находился фонарик, предусмотрительно мной привезенный на всякий случай. Я вынул его, включил, вышел из спальни и, затворив за собою дверь, двинулся по коридору.

Стук вроде бы никого, кроме меня, с кровати не поднял. Забыв, где в коридоре находится выключатель, я пренебрег попыткой его найти и продолжал подсвечивать себе путь фонариком. Ступеньки на лестнице не скрипели. Войлочные домашние туфли тоже не издавали ни звука. Достигнув холла, я повел во все стороны фонариком. Луч его скользнул по матовой красной плитке на полу, коснулся старинных напольных часов, ринулся влево, к двери столовой, затем направо – ко входу в гостиную.

Оттуда послышался шум. Я выключил фонарик и поспешил внутрь.

– Ой! – воскликнули из темноты.

Я ощупью продвигался вперед, пока не налетел на пухлое кресло с обивкой из бархата. Перегнувшись через него, мне удалось дотянуться до настольной лампы в виде китайской вазы. Свет ее выхватил Гвиннет Логан, которая выходила из кабинета. Цветастый шелковый пеньюар, надетый поверх ночной рубашки из кружев, по-видимому, так поспешно, что на груди она перекосилась, выглядел особенно ярко на фоне темной двери. Каштановые волосы Гвиннет были распущены и спадали на плечи. Поза ее предполагала готовность к бегству. Щеки алели. Ноздри раздувались. Держась одною рукой за круглую ручку двери, другой, в которой, похоже, прятался какой-то предмет, она стремительно запахнула плотней пеньюар.

– Ой! – снова воскликнула она, затворяя дверь в кабинет.

Смущение (интересно, с чего бы?) захлестнуло нас обоих.

– Мне показалось, что отсюда доносится шум. – Именно это, слово в слово, услышали от меня тогда стены старинной гостиной.

– Должно быть, я… была здесь, – выдавила из себя с трудом Гвиннет.

– И?..

– Мне…

Мы оба умолкли в поисках слов, однако не их отсутствие помешало нам продолжить. Гвиннет вдруг судорожно втянула ноздрями воздух, словно у нее сбилось дыхание. Взгляд ее устремился куда-то поверх моего плеча, и я услышал, что за ним кто-то шумно сопит, еще до того, как, обернувшись, оказался лицом к лицу с Бентли Логаном в старом лиловом халате, рукава которого были ему слишком коротки.

Судя по его виду, он ворвался сюда из холла стремительно, умудрившись, однако, не стукнуть распахнутой во всю ширь проема дверью.

– Стало быть, это ты… – сказал он, сжимая в правой руке армейский револьвер сорок пятого калибра и взводя большим пальцем курок.

Ситуация складывалась на грани.

– Стало быть, это ты! – повторил он пронзительным голосом.

Тот, кто подумает, что сцена эта напоминала фарсовый эпизод из французской комедии, глубоко ошибется. Было совсем не смешно. Логан стоял осунувшийся и бледный. Так выглядят тяжело больные, готовые к неизбежной смерти. Седеющие клочки волос по сторонам его лысины взлохматились. Усы дрожали, будто он собирался то ли чихнуть, то ли заплакать. Попав в эпицентр конфликта, заряженного столь обнаженными эмоциями, хочется унести ноги подальше, как бегут прочь от бомбы, которая через мгновение