«Здравствуйте» Дзюна было встречено пустыми взглядами, но потом тот, что младше, перешел на японский, понятный, хотя и с сильным акцентом. Американцы, догадался Дзюн.

– Пойдешь с нами, – сказал младший, словно и не приказывая, а полушутя, будто приглашал Дзюна выпить в местном баре.

Дзюн пошел за американцами по длинному коридору, где вдоль стен, глядя на них, молча стояли группы печальных мужчин. Потом главная дверь распахнулась, и они окунулись в яркий солнечный день.

Широкая торговая улица походила на цветные виды Японии в серии книг об Империи, которые Дзюну давала учительница в последний год учебы в школе. Женщины в белых фартуках поверх темных кимоно, мальчишки-разносчики на велосипедах, школьники стройной шеренгой идут на экскурсию. Они миновали часовую мастерскую, обувной магазин и ресторанчик, где у входа стоял гипсовый барсук в соломенной шляпе. В тени зданий все еще лежали сугробы, и, хотя солнце светило вовсю, в воздухе было холодно. Американцы шли по обе стороны от него, судя по всему, без оружия. Можно убежать. Но куда? Бежать ему было некуда.

– Куда вы меня ведете? – спросил он того, что помоложе.

– Увидишь.

Они свернули на боковую улочку, обогнули замусоренную стройплощадку и подошли к воротам, от которых тропинка через сад с аккуратно подстриженными кустами привела их к весьма красивому старому деревянному дому. От улицы его скрывала высокая бетонная ограда, никаких табличек у двери не было. Недоумевая, Дзюн в сопровождении двух американцев прошел в большую прихожую, где стояла тяжелая кабинетная мебель и несколько металлических картотечных шкафов. Шторы были задернуты, но комнату заливал яркий свет ламп. На столе в центре стоял металлический поднос с высокой стопкой картонных папок и странный аппарат, напоминавший радиоприемник. Двое американцев уселись по одну сторону стола и жестом предложили Дзюну занять стул напротив.

– Вижу, ты парень бывалый, – сказал молодой, внимательно оглядев Дзюна. Потом неожиданно спросил: – Хочешь чашечку чая?

Глядя на младшего американца, Дзюн чуть не рассмеялся. Нежно-розовые щеки в сочетании с тоненькими усиками – он выглядел как подросток, которому хочется походить на взрослого.

Чай был черный, как принято у русских, а к нему предложили печенье в шоколадной глазури.

Американцы, откинувшись в креслах, обменялись несколькими фразами на английском. Потом тот, что помоложе, дружелюбно сказал:

– Тебя ведь зовут Камия? Камия Дзюн? Меня можешь звать Майк, а этот красавчик – мой друг Билл. Билл не силен в японском, поэтому вопросы буду задавать я.

Старший напарник улыбнулся, но ничего не сказал. Кудрявый, волосы в середине головы поредели, на круглом лице – сонная улыбка. Дзюну вспомнился Лев, любимый кот полковника Бродского. Именно так этот Лев улыбался, когда Дзюн гладил его мягкую рыжую шерсть. Иногда по ходу разговора Билл кивал головой, и Дзюн не мог сообразить: то ли он делает вид, что плохо понимает по-японски, то ли просто старается его подбодрить.

В комнате было спокойно, веяло уютным теплом. На стене висели часы в деревянном корпусе, они негромко тикали, в такт качавшемуся маятнику. Внутри похожего на радиоприемник механизма медленно вращались два колесика.

Дзюн вспомнил день, когда прощался с полковником Бродским. Вот что полковник сказал ему напоследок: «Если когда-нибудь попадешь в беду, старайся говорить правду, насколько возможно». Потом, после паузы: «Вся хитрость в том, чтобы знать, где остановиться».

– Что ж, Камия-кун. – Билл обратился к нему в уменьшительно-ласкательной форме, будто разговаривал со школьником. – У нас тут небольшая проблема, и, возможно, ты сумеешь нам помочь. Есть некий молодой человек – это ты, – он бесцельно бродит рядом с железнодорожной веткой между Аомори и Мисава, явно после драки. В карманах только куча денег и удостоверение личности молодого человека, который, увы, утонул в море три года назад. Потом молодой человек – то есть ты – называет нашим друзьям из японской полиции другое имя, которое, похоже, нигде не зарегистрировано, по крайней мере подтвердить его нам не удалось.

Дзюн откусил кусочек печенья. Оно было такое сладкое, что Дзюна даже слегка затошнило.

– Тем временем на следующий день происходит некая неприятность недалеко от Мисавы. Под железнодорожным полотном кто-то установил мину. К счастью, никто не пострадал – бдительный железнодорожник вовремя ее заметил. Но все могло быть совсем по-другому, если бы по этой мине прошел поезд, например, с пассажирами – он мог везти женщин на рынок, детей в школу. Мерзкая штука – мины. Ты когда-нибудь видел, что они делают с поездами или, если на то пошло, с людьми?

Этого Дзюн не видел, но видел другое: что делает с толпой на привокзальной площади бомба, сброшенная с низколетящего самолета. Странно, но единственное, что он мог вспомнить, думая о той сцене, – это собака. Дзюн проиграл сестре Киё в карты, она принялась его дразнить, он вспылил и убежал в какую-то улочку, подальше от толпы, чтобы успокоиться. Тут заревели самолеты, содрогнулась земля, он помчался назад к привокзальной площади – и остановился как вкопанный: куда девались деревья, которые были здесь пять минут назад? Почему над площадью висит густой бурый туман, сквозь который смутно виднеется какая-то непонятная разноцветная куча? Люди с криками выскакивали из тумана, но их голосов он, кажется, не слышал. И тут откуда ни возьмись возникла собака, она ворвалась прямо в центр площади и выскочила оттуда, неся что-то в пасти. Это был пятнистый пес с хвостом крючком, он двигался очень быстро и осознанно. Дзюн так и не увидел, что именно бомба сделала с его матерью и сестрой.

– Так вот, – продолжал Майк, – мы спрашиваем себя, есть ли связь между этими двумя событиями и может ли молодой человек – ты – объяснить, зачем кому-то понадобилось закладывать мину под железнодорожные пути?

– Нет, – сказал Дзюн. Крошка от печенья застряла у него в горле, и ему пришлось откашляться и повторить: – Нет, я ничего об этом не знаю.

Майк тихонько вздохнул.

– Жаль. Ну, ладно. Но ты наверняка можешь нам рассказать, как очутился у железной дороги в таком жалком состоянии.

«Старайся говорить правду, насколько возможно», – вспомнил Дзюн.

– Я приплыл на контрабандистском судне. Работал на нем два года матросом. А до этого я жил на Карафуто. Там я родился и вырос – в деревушке неподалеку от Тоёхары. Капитан судна высадил меня на берег у большого залива – что-то вроде лагуны, – в трех или четырех часах езды от Аомори, и попросил меня доставить посылку человеку по имени Китадзава, в парикмахерскую напротив станции Мисава. Я так и не увидел, что