Стаев относился к такой моде равнодушно, но при виде галстука на шее вожатого почему-то взбеленился. Парень был явно старше нынешних школьников и поэтому выглядел не просто глумливым шутом, а гораздо хуже. Правильное слово не приходило. Его и не было. Слишком нелепо смотрелся на этом длинноволосом босом парне галстук вкупе с джинсами – этакий гибрид американского хиппи и великовозрастного советского пионера восьмидесятых годов. Картина складывалась поистине сюрреалистическая, неприятная, поэтому следователь зашел в изолятор с твердым намерением для начала сорвать с шеи вожатого галстук. Но как только он переступил порог комнаты, все поменялось.

От неожиданности Стаев замер, потому что перед ним сидел самый настоящий пионервожатый. Несмотря на грязную одежду, отсутствие обуви, растрепанные волосы, странную позу, все в этом человеке – от черт лица до красного галстука – выглядело до того идеально пригнанным друг к другу, что создавалось впечатление, будто именно так выглядели бы лидеры пионерии, доживи Союз до наших дней. Снова вспомнились Мальчиш, Данко, Орленок – то ли виденные, то ли пригрезившиеся недавно.

Пережив первый шок, Стаев прошел через комнату и сел за столик. Он еще минуты две изучал вожатого, собрался было заговорить, но тут его ожидало новое потрясение. Он заметил разбросанные по столу листы, на которых было накалякано что-то непонятное. Следователь только глянул рисунки и вдруг вскочил, отбросив стул. С искаженным яростью лицом капитан бросился к вожатому, схватил его пятерней за горло, стиснул, но тотчас разжал пальцы, словно обжегшись. Да, именно таким было ощущение. Словно сунул руку в тлеющие угли.

Даже через двадцать минут после посещения изолятора Стаев то и дело вытирал ладони и мусолил между подушечками пальцев воздух. До сих пор ощущалась гладкость шелка и легкое жжение в ладони, какое бывает после прикосновения к горячему чайнику. И вот что странно: хотелось избавиться от этого жжения, но в то же время испытать его снова.

– Клоун чертов! – выругался следователь.

4

Стаев еще долго сидел за директорским столом, приходя в себя. Наконец он встал, подошел к окну, где бушевал тусклый июльский день. Поодаль около скамейки стояли Иван Павлович и майор Ким. Директор говорил, указывая большим пальцем за спину, а майор качал головой. Потом Ким хлопнул Ивана Павловича по плечу и пошел к главной аллее. Директор направился к административному корпусу.

«Что за общие дела у этих двоих? – думал Стаев, наблюдая за их передвижениями. – Чем-то они взбаламучены. Ладно, вернемся к делу. Нужно отбросить все посторонние ассоциации и опираться на факты. Подозреваемый есть. Дадим ему время, а потом снова потолкуем. На этот раз как следует. Детей наверняка скоро найдут. Вряд ли этот пионер что-то с ними сделал. Малахольный он для такого дела. А рисунки… Да черт с ними!»

Но одновременно как будто чей-то голос проговаривал мысль, которая пришла в самом начале: случай беспрецедентный, и эта мысль не давала покоя. Стаев старался ее не замечать, как и усиливавшегося ощущения того, что когда-то нечто такое уже происходило с ним. А в голове тем временем выстраивалась рабочая версия, и когда начали подтягиваться люди из опергруппы, она оформилась окончательно.

Первым приковылял эксперт-криминалист с чемоданчиком и фотоаппаратом. Друг за другом ввалились опер в кожаном пиджаке и оба стажера; появился водитель, что-то шепнул на ухо следователю и тут же вышел. Последним пришел майор Ким, уселся на принесенный стул и надулся, как сердитая мышь.

– Ну что ж, приступим, – сказал Стаев, кладя перед собой бланки с протоколами осмотра мест происшествия.

– Значит так, – начал эксперт-криминалист, – повреждений, следов борьбы, беспорядка в палатах не наблюдается. Капель крови, равно как и присутствия посторонних веществ, не обнаружено. Надпись на стене в игровой, судя по всему, выведена гуашью. Пустой пузырек я нашел на окне. Но для полной уверенности нужно делать химический анализ. Скорее всего, это дело рук ребенка. И высота, на которой сделана надпись, и «пальчики» на пузырьке говорят об этом. Далее – игровая. Здесь на полу раскиданы кругами тапочки и найдены многочисленные отпечатки босых детских ног. Они выходят в коридор и ведут к выходу. В корпусе, конечно, сильно потоптались, но все же следы на половицах видны отчетливо. Я все зафиксировал на камеру.

– Отлично! – сказал следователь.

– Осмотрены также комната вожатого и чердак, – продолжил эксперт. – Изъяты личные вещи и книги. На чердаке обнаружена обложка старинной книги, обложка от общей тетради и флейта. Видимо, вожатый уничтожал улики.

– Это уже домыслы. Давайте дальше.

– У дыры в заборе обнаружены следы босых детских ног, – заговорил эксперт. – Я их отлил в гипсе. Следы свежие, оставлены не далее как вчера вечером. Также есть отпечатки подошв. Их рисунок совпадает с рисунком обуви, которую мы нашли в комнате у подозреваемого.

Дверь приоткрылась, и в кабинет заскочила растрепанная Яна – инспектор по делам несовершеннолетних, недавно игравшая с детьми у Синего корпуса. Стаев кивнул ей и повернулся к оперу в кожаном пиджаке.

– Опрос работников лагеря показал следующее, – как в трубу загудел тот. – После восьми вечера никто не видел ни детей из «десятки», ни самого Шайгина. Курьеры, которые приносили «сонник», утверждают, что отряд в восемь тридцать был в игровой. Они слышали крики и музыку. Многие вожатые утверждают, что на первом этаже Синего корпуса флейта играла и после отбоя.

– Дальше, – скомандовал Стаев.

– Как мы предполагали, дети выбрались за территорию лагеря через дыру в заборе, – продолжал опер. – Собака взяла след. За образец взяли тапочки из игровой. Также захватили кроссовку Шайгина из его комнаты. Следы ведут на север. Похоже, что и вожатый, и дети – по крайней мере, некоторые – направились в лес.

– Хорошо, – сказал следователь, переводя взгляд на Яну.

– Значит так, – начала та, откидывая со лба светлую челку, похожую на два крыла, – последним, кто видел детей из пропавшего отряда, был мальчик Вова. Говорит, что те ушли в игровую сразу после ужина. Сам Вова остался в палате, но почти сразу заснул за чтением книги, поэтому не в курсе того, что было после восьми. Дети из одиннадцатого отряда говорят, что из Синего корпуса после девяти никто не выходил. У двенадцатого и тринадцатого отряда (они размещаются в Зеленом корпусе, сразу напротив Синего) было совместное