Лорд Сент-Саймон отвесил общий поклон и величаво удалился.

– Но я надеюсь, что вы-то окажете мне честь своим обществом, – обратился Шерлок Холмс к супружеской паре. – Мне всегда отрадно знакомство с американцем, мистер Моултон. Я из числа тех, кто убежден, что недомыслие монарха и давние промахи министра не помешают нашим детям стать когда-нибудь гражданами одной громадной страны под флагом, объединившим Юнион-Джек со Звездами и Полосами.

– Случай действительно интересный, – заговорил Холмс после того, как проводил наших гостей. – Интересен он прежде всего тем, что как нельзя более ясно показывает, насколько простым бывает объяснение дела, которое на первый взгляд выглядит почти что непостижимым. Нет ничего естественней той цепочки событий, о которых нам поведала эта юная особа, и нет ничего диковиннее – в глазах, к примеру, мистера Лестрейда из Скотленд-Ярда – результата, к которому эти события привели.

– Так вы безошибочно шли по нужному следу?

– С самого начала мне представлялись бесспорными два факта: во-первых, невеста нимало не противилась предстоящей брачной церемонии; во-вторых, еще не вернувшись из церкви домой, она горько пожалела о происшедшем. Очевидно, тем утром нечто вызвало в ней резкую перемену. Но что же? Переговорить с кем-то вне дома она не могла, поскольку жених неотлучно пребывал рядом. А если она кого-то встретила? Если да, то это наверняка был приезжий из Америки: в Лондоне миссис Моултон совсем недавно, и вряд ли кто-то сумел бы заручиться столь огромным влиянием на нее, что она внезапно поменяла планы, едва увидев его. Как видите, методом исключения мы уже пришли к выводу, что миссис Моултон, вероятнее всего, встретила какого-то американца. Но кем мог быть этот американец и откуда такая власть над ней? Либо возлюбленный, либо супруг. Ранние годы девушка провела в суровой среде и в довольно необычных условиях. Мне стало это ясно еще до рассказа лорда Сент-Саймона. Когда же он упомянул о некоем мужчине, занимавшем скамью в церкви, о перемене в настроении невесты, о такой незамысловатой уловке, как оброненный букет со спрятанной в нем запиской, о разговоре с доверенной служанкой, о весьма знаменательных словах «оттяпал чужой надел» (что на языке старателей означает отъем участка у того, кто первым заявил на него права), – вся история стала понятна от начала и до конца. Невеста сбежала с другим претендентом на ее руку – это был либо ее возлюбленный, либо супруг. Второе казалось более вероятным.

– Но каким чудом вам удалось разыскать эту пару?

– В этом, пожалуй, крылась серьезнейшая трудность, однако наш друг Лестрейд, сам того не подозревая, снабдил меня бесценной наводкой. Инициалы, проставленные под запиской, пришлись, конечно, очень и очень кстати, но куда важнее было узнать, что автор записки на этой неделе оплатил счет в одной из лучших гостиниц Лондона.

– А как вы определили, что гостиница относится к лучшим?

– По ценам. Шесть шиллингов за номер и восемь пенсов за стакан хереса берут только в самых дорогих заведениях, которых в Лондоне не так уж много. Уже во втором отеле, который я посетил, на Нортамберленд-авеню, в книге учета постояльцев я наткнулся на Фрэнсиса Х. Моултона из Америки, который выехал как раз накануне. Просмотрев его счета, я обнаружил именно те цифры, которые значились на нашем листке. Корреспонденцию ему направляли по адресу: Гордон-Сквер, двести двадцать шесть. Я поехал туда, и мне посчастливилось застать влюбленную пару дома. Я отважился дать молодоженам отеческий совет и убедил их в необходимости объясниться как перед широкой публикой, так и в особенности перед лордом Сент-Саймоном. Я пригласил их встретиться с ним у нас на квартире и, как видите, сумел зазвать также и его милость.

– Без толку, – заметил я. – Великодушием он не блеснул.

– Ах, Ватсон, – с улыбкой отозвался Холмс, – вероятно, вы тоже не проявили бы особой галантности, если бы после всех хлопот, сопряженных с ухаживанием и свадьбой, вдруг оказались бы с носом – без жены и без приданого. Полагаю, нам следует посочувствовать лорду Сент-Саймону и возблагодарить Небо за то, что мы, скорее всего, никогда в жизни не окажемся в его положении. Придвиньте кресло поближе и передайте мне скрипку. Неразрешенной у нас осталась только одна проблема: как мы будем коротать эти мрачные осенние вечера.

Приключение XI

Диадема с бериллами

– Холмс! – позвал я, глядя поутру из эркера нашей гостиной вниз, на Бейкер-стрит. – Там по тротуару несется какой-то полоумный. Жаль, но его родичи, видно, не понимают, что за ним нужен глаз да глаз.

Мой друг нехотя поднялся с кресла, встал у меня за спиной и, сунув руки в карманы халата, всмотрелся в окно. Было яркое морозное февральское утро; выпавший накануне обильный снег еще не слежался и вовсю блестел под зимним солнцем. На середине улицы колеса перемололи снег в рыхлую грязную кашу, но по обочинам и по краям тротуара его груды сохраняли прежнюю белизну. Хотя серую мостовую уже очистили и отскребли, она оставалась предательски скользкой, и пешеходов было меньше обычного. Собственно, от станции подземки в нашу сторону двигался один-единственный человек, чье странное поведение меня и заинтересовало.

Это был мужчина лет пятидесяти – высокий, осанистый, импозантный, с выразительным лицом и внушительной фигурой. Одет он был строго, но недешево: темный сюртук, глянцевитая шляпа, отлично сшитые светло-серые брюки и ладные коричневые гетры. Однако его движения нелепо противоречили солидной внешности и элегантной экипировке. Он рвался вперед, то и дело припрыгивая, как человек, не привычный к пешему ходу и оттого быстро уставший; размахивал на бегу руками, вертел головой и корчил самые невероятные гримасы.

– Что это с ним? Разглядывает номера домов, – заметил я.

– Думаю, он спешит к нам, – отозвался Холмс, потирая руки.

– К нам?

– Да. Полагаю, ему нужен мой профессиональный совет. Я узнаю симптомы. Ага, что я вам говорил?

Незнакомец, пыхтя и задыхаясь, кинулся к нашей двери и принялся судорожно дергать колокольчик, звон которого разнесся по всему дому.

Миг – и он вбежал в комнату, едва переводя дыхание и продолжая отчаянно жестикулировать. Но в глазах у него застыло выражение такого безмерного горя, что мы тотчас перестали улыбаться, проникшись тревогой за гостя и подлинным к нему сочувствием. На первых порах он не мог вымолвить ни слова, а только раскачивался из стороны в сторону и хватал себя за волосы, словно вот-вот лишится