Двадцать первое октября пятьдесят девятого. Ну, погнали. Теперь пять оборотов против часовой. Цифра «один». Четыре оборота по часовой. Цифра «один». Три оборота против и «ноль». Два по — «пятёрка». И последний оборот против часовой стрелки. Я выставил «девятку» и замер на несколько мгновений. А потом взялся за крестовину замка и повернул.

Вернее, попытался повернуть. Сейф всё ещё был закрыт. Твою мать! В голову ударило, и сердце заволновалось. Я помотал головой. Нет. Других вариантов в принципе быть не могло. Они не существовали. Здесь мог быть только день моего рождения. Это я понимал абсолютно точно.

Так, ладно. Кукуша говорил, что легко ошибиться. Надо выполнять операции очень внимательно. Попробуем ещё раз. Снова шесть раз направо. Двойка. Пять раз налево. Единица. Единица. Ноль. Пять. Девять. Твою мать! Я чувствовал, как по спине прокатилась капля пота. Сука, Никитос! Я достал из кармана салфетку и промокнул лицо, чтобы не оставить нигде ни капельки себя.

Нужно было успокоиться. Я потряс руками, расслабляя мышцы. Что-то я делал не так…

— Давай пройдём всё заново, — прошептал я. — Спокойненько. Без нервов…

Наверху заорала реклама, и я подскочил на месте. Ладно, ладно, ладно. Успокаиваемся. шесть оборотов направо. Ставим двойку. Я повторил все эти действия снова. Потом ещё один раз. Шифр был не тот.

Сука.

Хорошо… С первого раза не вышло. Не беда, лучше, чем я Никитоса не знал никто. Что ещё он использовал в качестве шифров? В принципе, в наше время шифры не так уж часто использовались, но… Точно! Я вспомнил! Номер табельного оружия. У него был ТВ-3606, 1976 года. Хорошо, попробуем его. Я снова сделал 6 оборотов направо и выставил тройку. Потом последовательно набрал 6, 0, 6, 7, 6. Результат был тем же.

Ах ты хитрожопая сука. Никитос, что ты сюда вбил⁈ Блин. Может, мой номер табельного? Мой. Он его знал так же хорошо, как и я его. Точно! Я даже вспомнил, как он его использовал на дипломате с кодовыми замками. У меня был РН-7265 1965 года. Я снова прокрутил 6 раз колесико направо. Вбил последовательно 7−2–6−5-6–5. Но сейф оставался холоден к моим попыткам и совершенно безучастен. Замок был закрыт.

Ну ладно… Что ещё он мог использовать, связанное со мной? Дата рождения… Номер табельного… Номер партбилет он, естественно, не знал. Номер паспорта? Это быть могло. Но вряд ли. Не элегантно. А Никитос всегда был пижоном. Так… Дата рождения… Нет… Дата свадьбы… Естественно, нет… Дата… Дата… Сука… Ах ты… Собака! Дата моей смерти! Пятнадцатое марта девяносто пятого года.

Я выставил последовательно номера. 1−5–0−3-9–5 и снова положил руку на крестообразную ручку.

— Ну, — прошептал я. — Ну, Никитос…

Сердце билось, молоточки стучали в ушах, а мышь носилась по колесу, время от времени цепляя меня своим железным когтем. Я силой повернул крестовину и… И…

И раздался щелчок, глубокий красивый железный щелчок. Я потянул ручку на себя и открыл толстую, тяжёлую дверь. Кажется, дата, которую выбрал в качестве кода, мой лучший друг, навсегда оказалась выжженной в его сердце, если оно у него, конечно, было.

У моих ног лежала его сокровищница. Секретный саркофаг для грязных, пропахших кровью тайн, шкаф для скелетов…

И на верхней полке я увидел тот самый пистолет. Именно его полтора месяца назад он протягивал мне, чтобы я выстрелил в Юлю. Это было на сто процентов точно. Я не сомневался. Такая сентиментальность хорошо отражала характер Никитоса. И да, это был тот самый инструмент, из которого он выпустил в меня пулю. Две пули…

Я взял его и почувствовал адский холод даже через перчатку. Это был особенный, потусторонний лёд, который начал тут же замораживать мою руку. Я сунул пистолет в карман и взял фотокарточку, на которой он лежал в сейфе.

Посветил фонариком. Я помнил этот снимок и этот день помнил, и радостное чувство. Тогда мы отмечали присвоение Никите капитана. Он звёздочку чуть не проглотил, когда пил водку. Помню, как хлопал его по спине. Помню, как мы смеялись и верили в будущее и в свою крепкую дружбу. Нахлынули тёплые чувства. Я вспомнил радость и счастье, которые мы испытывали в то время.

Это было в доме его тётки, в деревне неподалёку от Верхотомска. В Аникеевке. Я долго держал в руках фотографию. Мне захотелось взять её себе, но вряд ли бы она заинтересовала Перебитый нос или Золотуху. Поэтому пришлось её оставить. Я просто бросил её на каменный пол.

Времени оставалось мало. Нужно было действовать быстрее. На полке ниже лежали пачки рублей и пачки баксов. Отдельно рубли и отдельно баксы. Их было немало, но и не слишком много, для того чтобы оказаться накоплениями всей жизни. Так, запас на случай экстренной ситуации. Как сейчас. Я сгрёб деньги прямо в рюкзак и пошарил по полке. Там больше ничего не было.

Внизу находились пачки с патронами и тоненькая папочка с бумагами. А ещё металлический футляр. Я аккуратно снял с него крышку. Изнутри он был отделан бархатом, чёрным бархатом. И на этом бархате, в лучах света, бьющих из моего рта, как из рта магического чудовища, заблестели, ярко вспыхнули огнём волшебные камни.

Они были разной величины, я не разглядывал, но заметил несколько довольно крупных экземпляров. Футляр я тоже отправил в рюкзак и пошарил рукой внутри. Достал из глубины два паспорта. Один румынский, второй доминиканский. Я сделал несколько снимков и бросил паспорта на пол. Грабителей они вряд ли бы заинтересовали.

Больше в сейфе ничего не было, никаких бумаг, никаких акций, векселей или других документов. Ничего, твою мать. Я постучал, понажимал, подёргал. Никаких дополнительных механизмов или потайных дверок я не нашёл.

Вдруг завибрировал телефон. Я достал его. Ну, конечно, кто же ещё? Это был Перебитый нос. Идиот. Я сбросил вызов и тут же написал Мише:

«Всё тихо»?

«Да. Женщина в спальне. Посторонних нет».

«Вырубай внешний периметр»

«Готово».

Только после этого послал Перебитому носу:

«Пора»

Из рюкзака я вытащил тонкую спортивную сумку и брикет, в котором лежали буклеты Университета МВД, перемотанные скотчем. Положил брикет в сумку, сверху бросил несколько пачек рублей и несколько пачек долларов. Взял сумку и вышел из винного погреба в коридор. Сделал несколько шагов к лестнице и вдруг сквозь шумовую