дошло, снова в сарай отвели. В это время у них какая-то суматоха началась. Возможно, что из-за нашего наступления, не знаю. Я канонаду слышал. Немцы меня и остальных пленных из сарая выгнали. Мы решили – все, конец нам, но нас запихали в грузовик и под охраной отвезли далеко в тыл, на станцию. Там кроме нас, пленных, думается, не меньше тысячи было, под открытым небом. Возможно, что это был временный пересылочно-сортировочный лагерь. В этот же день подошел эшелон, всех загрузили в вагоны, и отправились мы на запад, в Польшу. Так я в шталаге оказался, в лагере для военнопленных. Тогда-то и понял, что такое ад. Если бы ты знал, что я пережил… Думал, что от голода с ума сойду. Там я увидел, как людей в скот превращают, да и сам стал животному подобен. С моим-то характером… Никогда не думал, что со мной такое может произойти. Знаешь как там…
– Знаю.
Великанов косо глянул на Александра.
– Откуда тебе знать? Ты что, тоже в плену был?
– Нет. Мне узник из концлагеря рассказал, когда мы Брно взяли.
– Понятно… – Тимофей опустил голову, после короткого молчания продолжил: – В сентябре я попытался бежать из этого ада вместе с пятерыми военнопленными. Нас тогда на работу вывели за территорию лагеря, мы с товарищами и решили этим воспользоваться, да не тут-то было. Далеко уйти не удалось. Фрицы нам вслед собак пустили. Те по следам нас быстро нашли. Поймали, мне прикладом зубы выбили, губу верхнюю разорвали, потому и усы отпустил, чтобы уродство скрыть. Кроме того, отбили все внутренности, я аж под себя мочиться стал. С кровью. Харкал тоже кровью. Укусы от собак гноиться начали. Ходил еле. Думал: все, помру. Мысли были на колючую проволоку броситься, чтобы все эти мучения и унижения кончились, а потом узнал, что Красная армия близко. Тогда появилась надежда, что вскорости освободят. За эту мысль и зацепился. Жить захотелось. Не знаю, как выжил. Меня кончить хотели, а тут не то на счастье, не то на беду, стали власовцы военнопленных вербовать в Русскую освободительную армию. У меня товарищ там в концлагере был, Дмитрий Чеботарев, мы с ним двое в живых после побега остались, он мне помогал, чем мог, когда я чуть на тот свет не отправился. Так вот, он мне и сказал, мол, давай в РОА запишемся, Красная армия наступает, скоро немцам конец, а мы в первом же бою к нашим перейдем, иначе нам не выжить… Я мать вспомнил, Анютку… Короче, решил с ним согласиться. – Великанов внимательно посмотрел на Александра. – Осуждаешь?
– Как я могу осуждать, если сам в этой шкуре не был.
– А я был. Оно, конечно, многие в плен не сдавались, гранатами себя подрывали, стрелялись, только у меня даже такой возможности не было, я в беспамятстве в плен попал. В концлагере, конечно, тоже можно было до конца стоять, до самой смерти. Только что лучше: сгинуть в концлагере, не имея даже малой возможности ответить врагу, или воспользоваться возможностью и при удобном случае перейти к своим, чтобы потом с оружием в руках сражаться против немцев? Кроме того, среди узников концлагеря прошел слух, что если Красная армия окажется близко, то немцы нас всех все равно расстреляют, а в РОА мы могли в скором времени попасть на фронт и оказаться у своих. Вот я и спрашиваю, почему нас не простить? Ведь мы с Чеботаревым в карателях не были и в своих не стреляли. Или я не прав?
– Не знаю, Тимоха…
– И я, Сашка, не знаю. Одно знаю, если бы я не согласился, то не разговаривал бы сейчас с тобой… В РОА меня подлечили, на ноги поставили, дали обмундирование, в руки винтовку сунули, сказали: «Вперед, Тимошка, иди, бей красную сволочь! Уничтожай коммунистов и евреев! Иначе убьют тебя, поскольку есть особый приказ Сталина, чтобы власовцев в плен не брать». Тут-то я и понял, что попал в капкан. Там же кроме таких, как мы с Дмитрием Чеботаревым, полно всякого народа было. Белоэмигранты, еще притаившиеся бывшие белогвардейцы, заклятые враги советской власти, те, кто люто ее ненавидят и не надеются на пощаду. Немало было и обиженных этой самой властью, и перебежчиков, и тех, кто прежде с законом не в ладах был, просто трусы, которые о возвращении и не думали. Для таких главное шкуру свою спасти, а при какой власти существовать, им все равно. Только кому надо разбираться, кто и почему попал на службу к генералу Власову, всех под одну гребенку… Как ни крути, получается, что все мы есть предатели, а предателям оправдания нет. Одно только хорошо – воевать с Красной армией нам с Чеботаревым не пришлось, а вот с немчурой проклятой случилось. В марте этого года, после формирования, нашу дивизию отправили на фронт. Сам Власов приезжал поднимать боевой дух солдат, только большинство особым желанием погибать за фюрера не горели…
Наш полк в бой не ввели, а вскоре вся дивизия была отведена в тыл, и мы двинулись в Чехословакию, перестав подчиняться немецкому командованию, которое приказало нас разоружить, а командиров уничтожить. Остановились мы недалеко от Праги, в которой в скором времени началось восстание. Наша дивизия на сторону чехов перешла, немцев тогда хорошо прижали. Думали, что вскоре американцы подойдут, а если нет, то чешскому правительству служить станем, да еще надеялись, если иначе повернется и Красная армия в Прагу войдет, то заслуги наши по борьбе против немцев и их пособников учтут при сдаче. Потом нам сообщили, что американская армия на Прагу не пойдет, что Красная армия близко и ждать пощады нам не следует…
Григорьев подумал, что, наверное, Великанов был прав, надежда на снисхождение у власовцев была мизерной. Ему вспомнилось, как во время освобождения Праги их командир роты старший лейтенант Тихомиров у него на глазах без долгих раздумий застрелил из пистолета бойца Русской освободительной армии, невзирая на то что он сражался за чехов. Вспомнил, как в сорок втором году, после выхода из окружения, в донских степях оперуполномоченный старший лейтенант Синичкин хотел отдать под трибунал геройского старшину Широкова, о дальнейшей судьбе которого Александр ничего не знал. Вспомнил допросы в спецлагере НКВД. Вспомнил, но говорить ничего не стал, а продолжил слушать Тимофея. Великанов говорил жадно, желая облегчить душу:
– Тогда решили, что выход один – уходить и сдаваться американцам. Пока до демаркационной линии шли, столкнулись с немцами, завязалась перестрелка. Дружка моего Дмитрия Чеботарева убили, а я и еще
